Там была фотография женщины, стоящей перед старой машиной, улыбающейся, в светлом платье с подплечниками. Выражение ее лица словно предостерегало: «Не смей брать в руки эту фотографию», – но видно было, что она хочет, чтобы ее взяли. Вы не представляете, какую историю я прочитала по этой фотографии! Как она ждала у автомобильного бампера – не очень-то терпеливо – прихода своей любви.
Я положила эту фотографию рядом со своей, сделанной в восьмом классе, и стала придирчиво сверять их, выискивая все возможные сходства. У нее тоже оказался слишком маленький подбородок, но, несмотря на это, она была хороша собой, лучше среднего, и это вселило в меня искреннюю надежду на будущее.
В том же пакете лежала пара белых бязевых перчаток, чуть пожелтевших от времени. Вынув их, я подумала: здесь, внутри, были ее руки. Сейчас это кажется мне глупостью, но как-то раз я набила эти перчатки ватными шариками и всю ночь проспала с ними в обнимку.
Но самым таинственным предметом в пакете была маленькая деревянная иконка – образ Марии, матери Иисуса. Я узнала ее, несмотря на то что кожа ее была черна, лишь на тон светлее, чем у Розалин. Мне казалось, что кто-то вырезал фотографию этой чернокожей Марии из книжки, наклеил на отшлифованную дощечку примерно двух дюймов[5] в поперечнике и покрыл лаком. На обороте рука неизвестного вывела: «Тибурон, Ю.К.».
Уже два года я хранила эти вещи в жестяной коробке, зарыв ее в саду. Там, в длинном туннеле между деревьями, было одно особенное место, о котором не знал никто, даже Розалин. Я стала ходить туда раньше, чем научилась завязывать шнурки. Поначалу это было просто укромное убежище, где я пряталась от Ти-Рэя и его злобы или от воспоминаний о том дне, когда разрядился пистолет. Но потом я стала ускользать туда, после того как Ти-Рэй заваливался спать, чтобы просто полежать в тишине и покое под деревьями. Это был мой клочок земли, мой личный закуток.
Я сложила ее вещи в жестяную коробку и однажды поздним вечером при свете фонарика закопала там, поскольку держать ее у себя в комнате, даже задвинув подальше в ящик стола, было страшно. Я боялась, что Ти-Рэй может подняться на чердак, обнаружить, что ее вещи пропали, и в поисках этого пакета перевернуть всю мою комнату вверх дном. Мне и думать не хотелось, что он со мной сделает, если обнаружит их спрятанными среди моих вещей.
Время от времени я ходила в свое тайное место и откапывала коробку. Ложилась на землю там, где деревья смыкались надо мной, натягивала ее перчатки, улыбалась ее фотографии. Изучала надпись «Тибурон, Ю.К.» на обороте иконки с чернокожей Марией, необычный наклон букв и гадала, что это за место такое. Однажды я поискала его на карте, и оказалось, что до Тибурона не больше двух часов езды. Может быть, моя мать жила там и купила эту картинку? Я всегда обещала себе, что когда-нибудь, когда стану достаточно взрослой, поеду туда на автобусе. Я хотела побывать везде, где когда-либо бывала она.
После утра, занятого ловлей пчел, я провела день в ларьке на шоссе, торгуя персиками Ти-Рэя. Для девочки не придумать летней работы тоскливее, чем торчать на обочине в коробке с тремя стенами под плоским железным навесом. Я сидела на ящике из-под кока-колы, смотрела, как мимо проносятся пикапы, и травилась выхлопными газами вперемешку со скукой. Обычно четверг был «большим персиковым днем», когда женщины готовились печь воскресные коблеры[6], но сегодня никто у ларька не останавливался.
Ти-Рэй не позволял мне брать с собой книги. Даже если удавалось унести какую-нибудь книжку тайком, к примеру «Потерянный горизонт»[7], спрятав ее под блузкой, кто-нибудь вроде миссис Уотсон с соседней фермы, встретив Ти-Рэя в церкви, непременно докладывал: «Видела я вашу дочку в персиковом ларьке: она читала, ничего вокруг не замечая. Вы должны ею гордиться». А он потом норовил прибить меня до полусмерти.
Да что это за человек такой, который против чтения? Наверное, он боялся, как бы чтение не заронило мне в голову мысль об учебе в колледже, что он считал пустой тратой денег применительно к девушкам, даже если они – как я, к примеру – получали высший балл на экзамене по словесности. Математика – это да, дело иное, но нельзя же быть умницей сразу во всем.
Я была единственной школьницей, которая не стенала и не роптала, когда миссис Генри задавала нам очередную пьесу Шекспира. Ну, если честно, я притворялась, что стенаю вместе со всеми, но внутренне испытывала такой же трепет, как если бы меня выбрали «персиковой королевой» Сильвана.