Аргумент III. Мужчины не в силах хранить тайну: у них все рвется наружу. Оргазм у них не может быть притворным, поэтому для них немыслима сдержанность, предписанная правилами.
Над ними властвует неотвратимая и неизбежная эякуляция.
Это как весна среди времен года.
Элоиза отвергает сексуальную угодливость римского раба (officium, то, что христиане назвали супружеским долгом). Клелия в своем понимании любви не признает того, что можно видеть. Определение хозяйки замка Вержи исключает речь. Определение Цирцеи у Гомера (Одиссея, X, 335) уравнивает выставленную напоказ тайну сексуальной наготы и выставленные напоказ тайны души.
Слова Цирцеи: я покажу тебе то, что никому не показываю.
Цирцея говорит: доверить свою наготу (снять покров с выделительного отверстия, снять покров с воспроизводящего отверстия, снять покров с члена и гениталий), признать свое сонное тело в темноте, доверить свое имя и поведать свою тайну — таковы четыре признака любви.
Любить — это значит обладать способностью мыслить вслух вместе с другим человеком. Поверять то, что творится у вас в голове, — это как срывать покров со своей наготы и обнажать состояние своего духа. Близость ничем не отличается от крайней откровенности. Это само бесстыдство. Такова Цирцея: женщине отдаются лишь после близости. А близость эта:
1) чрезвычайно опасна,
2) охватывает беспредельной страстью.
Ничего больше нет в глубине глаз. Ничего больше нет у зрения про запас.
Свободный союз имеет прежде всего социальный смысл: два индивидуума формируют «свободное сообщество». Что является терминологическим противоречием. Лишь во вторую очередь это выражение означает «говорить беспрепятственно». Однако первый смысл этого же выражения хорош тем, что наиболее агрессивным образом формулирует нечто противоположное брачным отношениям.
Наиболее свободный союз провоцирует наиболее дерзкий союз. Желание прорывается за барьер личной и социальной идентичности.
Не Элоиза в 1134 году, а графиня Шампанская в 1174-м установила невозможность любви в браке. Десять лет спустя, около 1184 года, был задуман труд «De amore» Андре Ле Шаплена. Он пытается систематизировать fin’amor, то есть вершину, предел любви. Ле Шаплен пишет: «Цель fin’amor — это союз сердец двух людей, что любят изо всех сил и коими владеет страсть. Fin’amor состоит в духовном созерцании, в ощущениях сердца, в поцелуе в уста и взаимном контакте совершенно обнаженных тел двоих любовников, но высшее сладострастие им не дано».
Согласно неоплатонической, суфистской, катарской, куртуазной идеологии, любовь целомудренна. Ее определение было внесексуально, но зато стремилось к неразлучности любящих. На их взгляд, любовь даже была единственным чувством, способным лишить человеческое тело его желания. Руководители священнодействий (те, кого историки называют безупречными) определяли брак с невероятной жестокостью как jurata fomicatio, узаконенный блуд.
Слово fomicatio, «блуд», отсылает нас в сводчатые залы борделей античного Рима. Античного, но вечно постыдного.
Это слово следовало бы перевести как узаконенная проституция.
Есть латинская пословица, которую дважды цитирует епископ Генуэзский: «Браком полнится земля. Девственностью полнится рай». (Nuptiae terram implent, virginitas paradisum.)
Элоиза писала: «Названию „супруга“ я бы предпочла слово „любовница“. Мне хочется употребить грубое слово „разврат“ (fomicatio), когда я говорю о жаре желания (libidinis ardor), которое я испытывала к тебе». (Переписка Абеляра и Элоизы, 48.)
В 1200 году, в Бургундии, госпожа де Вержи будет одинаково ненавидеть как этот старинный куртуазный способ любить, так и архаическую концепцию хищной греческой колдуньи, согласно которой любовь состоит в разделении тайны. Госпожа де Вержи требовала: 1) чтобы ее любовник молчал и 2) чтобы объятия происходили втайне (тайный союз), втайне от всех, чтобы это было спонтанное, молчаливое соглашение, антиобщественный скорее, чем асоциальный сговор, без единого слова, без единого признания.
Исполненное страсти одиночество.
Qui non celat amare non potest. Кто не умеет таить, не умеет любить.
Одновременно сообщается между собой нечто не принадлежащее двоим, и нечто другое, что не принадлежит ни одному. Мне неудержимо хочется опять и опять приводить пример, не покидающий этих страниц и постепенно сгустившийся в моем сердце, как чувство вины, спустя тридцать лет, вопреки смерти; что-то заставляет меня переживать опять и опять то, что я пережил, толковать малейшее действие Неми, пытаясь хоть как-то приблизиться к тому, что я переживал с ней, что мы переживали вместе, но чего я тогда еще не понимал как следует; все это доказывает, что мы с ней дарили друг другу нечто в этом роде, не поддающееся определению.