Это слово — coniventia.
Сообщничество, сговор — это слово тем более странное, что оно чрезвычайно точное. Conivere — это не подмигивание, не движение одного века, не внезапный знак узнавания. Не означает это и непроизвольно закрыть глаза, уснуть. Conivere означает вместе, умышленно, нарочито опустить веки. Медленно уронить оба века на два глазных яблока и сжать их так, чтобы появились крошечные морщинки.
Этот знак кожи, касающийся взгляда и не предлагающий ничего, кроме век, есть знак молчаливого сговора.
Древнее человеческое согласие основано на способности простить заранее. Закрыть на что-то глаза означает просто позволить что-то совершить. Я не увижу, что ты сделаешь. Это выданная заранее индульгенция. Таков смысл сговора; этим он отличается от прямого намека, от молчаливой предсказуемости, от понимания с полуслова, от внутреннего совпадения.
Coniventia.
— Вы сговорились.
Влюбленные состоят в сговоре.
Это означает гореть. Гореть вместе. Это уже не просто идти — это бросаться очертя голову. Coniventia напрямую связана с fascinatio. В соучастии, сговоре именно глаза выражают желание не развенчивать, не разоблачать. Глаза решительно закрываются: они свидетельствуют о желании не видеть. Гетеросексуальный сговор низвергает и прежнюю власть, и воспоминания о сыновней любви.
То, что древние римляне называли coniventia, совершенно не соответствует тому, что древние греки и Платон называли antiblepsis (ответный взгляд).
Более того, сообщничество — это ответный не-взгляд.
Общение, предшествующее речи, подобно бездне. Бездонно — потому что ineffabillis (невыразимо).
Аргумент VII. Нужно было, чтобы в самом нутре у человека, в глубине его глаз долго бушевало какое-то смутное, преждевременное общение, для того чтобы родилась и сумела раскрыться в его горле и выступить на губах речь.
Безмолвное пророчество.
Безмолвное пророчество любовников о том, что они в этот момент чувствуют и думают.
Радость от сопереживания, которое музыкант или писатель всегда предполагают, исполняя или сочиняя произведение, сменяется разочарованием: ее разрушают письма, которые они получают, адресованная им критика, прием, который им обычно уготован в обществе.
Аргумент VIII. Радость от сопереживания у художников и влюбленных — чистый бред; никакое соприкосновение с обществом не может удовлетворить потребность в этой радости, даже если допустить, что общество догадается об этом настоящем, не социальном «прямом контакте», которого жаждет художник и который всегда ставит общество в тупик.
И который, соответственно, всегда толкает влюбленного или художника ненавидеть общество.
Более того, радость от сопереживания между двумя людьми огромна, но к ней всегда примешивается наслаждение от участия чего-нибудь неизвестного. Разделять со вторым человеком (любовник — любовница, музыкант — слушатель, читатель — автор) одни и те же искания, охотиться вне стен города. Сговор отъединяет от социума, именно поэтому он заранее прощает то, на что потом закроет глаза, — и то, с чего коллектив и семья, напротив, не спускают широко раскрытых глаз (они наблюдают).
Коллективность ненавидит мессу без певчих — иначе говоря, любое общение, где в качестве третьего не присутствуют ее представители (или хотя бы ее язык).
Следствие. Для священников месса без певчих — это эквивалент чтения про себя для грамотных.
Это наслаждение стать неразделимым, невидимым, нерасторжимым, ненаказуемым дуэтом представляет собой одну из самых прекрасных черт любви.
Аргумент IX. Возможно также, этот дуэт — самое прекрасное в танце, самое прекрасное в музыке. (В чтении тоже, даже если этот дуэт невидим глазу читающего.) Дуэт — это двое. Это абсолютная связь, когда она гетеросексуальна. Это и есть различие двух полов. Существуют только два пола. Ни больше ни меньше. В этом смысле тайна, на которой с такой силой настаивала Неми, тайна, которой так настойчиво требовала хозяйка замка Вержи, выражают отказ от любого одобрения, кроме как от сообщника, отказ предстать перед взглядами общества, или парижской консерватории, или Бургундского герцогского двора, или кого угодно, кто не входит в дуэт в его чистейшем виде, состоящий из двух таких воистину разных людей.
Наслаждение мыслью как открытием, где духовное совершенство совмещается с полной отдачей чему-то более масштабному, логике более бесконечной, чем та, которой владеет одинокий ум — ум всего одного человека, принадлежащего одному полу, ум всего-навсего современный. Наслаждение экстратерриториальностью понятийной земли по отношению к земле физической, к телесному, к реальному, к астральному — вот он, восторг, в котором нет ничего мистического, кроме того, что, собственно, составляет смысл мистики: молчаливого, тайного.