Velatio, гладкое и бледное, на полпути к revelatio, объект denudatio[132].
Великолепные и украшенные живописью церкви того времени превратились в заброшенные заводы другого мира.
Но эти взгляды были — те самые, вышедшие из употребления в этом мире.
Вышедшие из употребления в едином мире.
Лицо едва пробудившейся спящей, почти безжизненное, на границе двух миров, вылепленное изнутри, еще не до конца опустошенное: взгляд, который опорожняется от другого мира и еще не пришел к себе.
Взгляды вовнутрь.
Взгляды в забвение зрения.
Существа, застигнутые в своей чуждости миру, как говорила Изольда-Эссильт о любовниках, затерянных в лесу.
Взгляды без малейшей ностальгии по двору.
Остановившиеся до времени в непроницаемости для общества и для столетия.
В страхе перед невероятным совпадением, в сердце огромности природы.
В молчании света.
Мы ездили в Ареццо. Мы ездили в Борго-сан-Сеполькро.
Мы отправлялись в Монтерчи.
Я обретал молчаливую feritas[133].
Я обретал растрескавшуюся кожуру.
Я обретал расколовшуюся гору.
Мои глаза закрывались.
Веки смежались. Наваливалась усталость. Я откладывал страницы на одноногий столик.
Я дергал за шнурок, управлявший двумя лампочками торшера в малой гостиной, где мы завтракали.
М. уже спала в соседней комнате.
В темноте я вставал. За окном было черно. Мир отделился от видимого. Я уже не мог разглядеть себя самого. Я наконец-то устал. Наконец-то сон подавал мне знак. Теперь наконец я смогу заснуть. Один за другим я гасил в себе остатки бесцветных отблесков. Я входил в ванную. Развязывал шнурки, расстегивал ремень и последние пуговицы. Снимал одежду. Обезличивал себя. Превращался в неопределенное лицо. Homo — это неопределенное лицо. Некто снимал одежду. Некто бросал все на пол.
Некто отделялся от мира.
Обнажившись, некто чистил тело для сна. Руки были вымыты, зубы отбелены, вода стекала по лицу, некто промокал махровым полотенцем веки, столь склонные к тому, чтобы закрыться. Потихоньку, медленно, некто стирал следы дня. Некто обесцвечивал образы и страхи, ослаблял звуки, навязчивые итальянские песенки, некто толкал дверь спальни, некто направлялся к постели, некто слегка приподнимал простыню, под которой спала М., некто укрывал такими нежными простынями вытянутые обнаженные конечности, затем сворачивался клубком с закрытыми глазами, некто ощущал запах стирального порошка от простыней. Превратившись в точку, некто попадал в другой мир. Или в самый первый мир. Каждый прожитый день призывал его в молчаливое логово.
Глава сорок вторая
М. в Сансе
Порой мне кажется, что я к ней приближаюсь. Я не хочу сказать, что обнимаю ее. Приближаюсь — и все. Становлюсь ближе. Сажусь около нее на диван перед застекленной дверью, ведущей в сад вокруг дома Ионны. Я беру ее за руку, за ее такую крепкую руку с такими нежными пальцами, закругленными, потому что ногти и заусенцы полностью изгрызены. Но вовсе не это я имею в виду, когда использую глагол «приближаться». «Я приближаюсь к ней» означает: мы находимся рядом друг с другом. Мы видим одно и то же. Мое лицо сливается с ее лицом. Мы оба молчим, но разделяем мы не молчание — мы разделяем одно и то же.
Глава сорок третья
Все любовники, когда они любят, оглядываются на свою тень и, сливаясь в объятиях, сокрушают ее.
Глава сорок четвертая
Мы припарковали «фиат» на плато над Тарквинией. Я спустился с М. к этрусским захоронениям. Супруг и супруга в смерти держатся за руки. М. говорила на чарующем меня итальянском языке, на нем она заказывала чернила каракатицы, которые были чернее ночной тьмы. Римляне не полностью разрушили Карфаген. Они не полностью стерли с лица земли Иерусалимский храм. Оставался фрагмент черной чистоты. Прежде чем Сципион Эмилиан снес город Карфаген, набережные Котона, квартал Бирса и посыпал их солью[134], прежде чем Помпей украл светильник[135], прежде чем Тит сжег храм[136], построенный царем Соломоном, прежде чем Квинт Лоллий[137] поместил в нем африканских львов и шакалов, были тот кусок древнего времени и тот безусловный след в мире, которые соединились в самой темноте глаз.
Глава сорок пятая
Ноэтика
В воскресенье, 23 марта 1997 года, я проснулся задолго до того, как между рейками жалюзи засветилась заря. Мы оказались в старой башне странного отеля в Сен-Мало. Я осторожно встал. М. спала. Я пошел в другую комнату, где оставил на столе свои книги. Я растянулся перед еще темным окошком. Был прилив; море казалось скорее серым, чем черным.
134
135
136
137