Оркестр начал играть. Ему нравился этот оркестр. Разновидность старого рок-н-ролла. Он добавлял в звучание каждой песни немного музыки в стиле «кантри», и это было то, что надо. Он наблюдал за парой, вышедшей на танцевальную площадку.
– Давайте потанцуем, – сказал он, вставая. Если двигаться, то можно и не разговаривать.
Оркестр заиграл старую песню братьев Дубби. Это был быстрый ритм, и Иден легко двигалась с ним. Он был рад видеть ее снова улыбающейся, когда они кружились по площадке.
Следующая песня была медленной, и Иден не заметила, когда он притянул ее поближе. Мягкий шелк ее волос коснулся его щек, когда она перенесла свои руки с его плеч на шею, удивляя его, поражая его. Он закрыл глаза под взглядами других посетителей. За этот последний год он много размышлял о том, будет ли у него когда-нибудь снова любовь, согласится ли какая-нибудь женщина быть с ним.
Он даже не был уверен, сохранил ли он физическую способность. Он никогда не предполагал, что оскорбление его сексуальных чувств будет иметь для него такие роковые последствия. Сможет ли он когда-нибудь прикоснуться или испытать прикосновение без стыда и чувства вины?
Может быть, Иден… Боже, она улыбается заинтересованно. Во всяком случае, более, чем по-доброму. Он пытался думать о черепке, который она нашла сегодня утром; очертания бара Сахарного Холма, звуки музыки – все это воздействовало на его эрекцию. Но испугавшись, что это станет настолько явным, что она сможет почувствовать, он резко отодвинулся, так, что она уставилась на него, опустив руки на его бока.
– В чем дело? – спросила она.
– Давайте сядем. – Он повел ее назад к столу, взяв под локоть.
Она села и взялась за свой кошелек.
– Я думаю, мне лучше уйти.
– Нет, Иден, пожалуйста, не надо!
– Не думаете ли вы, что должны развлекать меня, потому что я племянница Кайла? – ее щеки покраснели.
– Нет.
– А я думаю, да. Не похоже, что вы хотите быть здесь со мной. Это мило, но, пожалуйста, не используйте меня, чтобы оказывать любезности Кайлу, или пускать мне пыль в глаза, или…
– Но это вовсе не то, что я делаю. – Он был несправедливо обвинен. Это чувство было слишком знакомо.
– Я собираюсь уйти. Я увижу вас утром на участке.
– Позвольте мне вас проводить. – Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как она ушла от него.
У машины он положил руку ей на плечо и повернул к себе.
– Это была моя ошибка. Прошло много времени с тех пор, как я был с женщиной и хотел, чтобы все было хорошо, на всю железку.
– Увидимся завтра. – Она села в машину и рванула с места так, что из-под колес полетел гравий.
Он медленно забрался в свою каморку. Разделся, а затем, прежде чем лечь, положил на подушку свою рубашку, потому что она пахла Иден. Он забыл погасить свет в ванной и думал о пилюлях на раковине, но был слишком усталым, чтобы идея самоубийства восторжествовала этой ночью.
В слабом свете из ванной комнаты он мог видеть фотографию Блисс, прикрепленную к раме зеркала его кухонного шкафа, и он отвернулся лицом к стене от этой фотографии, от своего прошлого.
ГЛАВА 7
2 октября, 1941 г.
Мама умерла.
Я смотрю на эти слова и не могу поверить в их реальность. Кайл нашел ее, и я знаю, что это было плохо для него. Мы оба слышали выстрел. Это было вчера поздно ночью, и я спала так крепко, что подумала, что это мне снится. Я подумала, что мама, наконец, выстрелила в индейца, но затем услышала, как Кайл выскочил из постели и побежал в холл. Я поднималась медленно, как будто что-то меня удерживало, говоря, что для моего собственного блага не надо спешить. Пока я добиралась до гостиной, Кайл запер дверь, чтобы я не могла войти. Он, казалось, стал взрослым за эту ночь, и его плечи заполняли почти весь дверной проем. Фонарь светил из комнаты, а его лицо было в тени, но слабый лунный свет проникал в дом, все вокруг его глаз было окрашено бледностью, и они были большими, круглыми и неподвижными.
– Что случилось? – шепнула я, пытаясь проскользнуть мимо него в комнату, но он схватил меня за руки.
– Не входи, – сказал он, – это мама. Она застрелилась.
– Насмерть? – спросила я.
Кайл кивнул и вошел внутрь, потому что в холл пришел папа и хотел войти в гостиную. Мы прислушивались к его реакции, но ничего не последовало. Не было более молчаливого человека, чем папа. Я хотела посмотреть на нее, чтобы удостовериться, что она умерла, но Кайл не позволил мне войти.
– Это в голову, Кэйт, – сказал он, и я заметила, что он не смотрит в ту сторону. Я не могла представить, что ружейный выстрел может сделать с чьей-нибудь головой.
Думаю, что я нехорошая, потому что мне хотелось рассмеяться. Мне стыдно об этом писать, но это правда, и это единственное место, где я могу сказать правду. Мне было трудно удержаться от смеха. Только остановившейся взгляд Кайла удержал меня от этого. Я хотела сказать:
– О, Кайл, мы Свободны!
Затем вышел папа. Он стоял в коридоре, свесив голову, затем поглядел на меня.
– Она никогда не была в порядке, с тех пор как у нас появилась ты, Кэти.
Я была поражена, но видела, что он не сердится на меня. Его голос был мягким, и он погладил меня по голове, чего никогда не делал прежде.
– Не вини себя, девочка, – сказал он. – Это не твоя ошибка. Это лучшее, что она могла сделать. Теперь она обрела мир. Теперь мы все обрели мир.
Кайл и я остались дома и не пошли в школу, но я пришла сюда в мою пещеру, а Кайл остался, чтобы сделать все необходимое в гостиной. Я спросила, не могу ли я помочь, но он сказал, что не хочет, чтобы я помогала. Перед этим он пришел сюда и рассказал мне обо всем, что видел, и это слишком ужасно, чтобы писать здесь. То, что она с собой сотворила, не может быть изложено на бумаге. Но я заставила себя слушать Кайла, потому, что он сказал, что должен об этом рассказать. Он сидел на диванчике, который он и помог мне принести из дома Смита, и его голос был монотонным, не повышающимся и не понижающимся, и он размеренно рассказывал мне одну ужасную вещь за другой. Его взгляд изменился после всего, что он видел, и мне хотелось, чтобы папа не сказал тех слов, что мое рождение принесло все это, потому что я чувствовала вину за горе на лице моего брата.
3 октября, 1941 г.
Я получила ужасный удар вчера ночью. После того, как я вышла из пещеры, нашла папу сидящим на ступеньках дома, и спросила его, что он имел в виду, когда говорил, что мама не была в порядке с тех пор, как я появилась. Он держал бутылку виски и сделал пять долгих глотков, прежде чем заговорить.
– Мама тебе не родная мать, – сказал он. Он начал объяснять, что у мамы была сестра по имени Сисси, и что это она была моя мама. Она покончила с собой через несколько дней после моего рождения, потому что она не была замужем. Мама очень тяжело переживала потерю Сисси, и папа и мама взяли меня. – Мы удочерили тебя, – сказал папа. – Оформив это, мы сделали тебя и Кайла братом и сестрой.
– Ты не мой настоящий папа, – сказала я.
– Я твой папа так или иначе, девочка, и не думай ничего другого. – Он был наполовину злым, наполовину грустным, и я подумала, что лучше не задавать ему новых вопросов.
Сначала я не собиралась ничего говорить Кайлу. Но вчера ночью я плакала в постели и не могла остановиться, пока он не пришел и не обнял меня… Он думал, что я плакала о маме. Но тогда я рассказала ему то, о чем мне говорил папа, и он все время повторял:
– Это не может быть правдой, не может быть! – Но я сказала, что знаю, что это правда. Я крепко прижалась к нему, потому что боялась, что он будет испытывать ко мне другое чувство и, может быть, никогда меня больше не обнимет. Но он сказал:
– Кэйт, мне неважно, кто была твоя мама, ты всегда будешь моя сестра.
20 октября, 1941 г.
Папа в эти дни больше говорил. За обедом, когда он поел, он отодвинул свой стул и заговорил про мельницу или про работу, которую надо делать по дому. Главным образом, он говорил о маме, я была удивлена, как сильно он тоскует по ней. Я думаю, что он тосковал не по реальной маме, которую я знала, а по той женщине, которой она была давным-давно, до моего рождения.