В дополнение к работе с такими дирижерами, как Вик Роббинс, Мерл Эванс и Генри Киз, Антон впоследствии исполнял создающую настроение, эмоционально заряженную музыку для некоторых знаменитейших циркачей мира: наездников Ханнефордов, «Кончелос», Хэролда Альзаны, летунов Валлендас, «Кристианис» и прочих. На протяжении лет ЛаВей с удовольствием получал письма поддержки и запросы о членстве от детей, внуков, племянников и племянниц этих артистов, услышавших о ЛаВее от своих прославленных родственников, рассказывавших о нем байки за обеденным столом. Одним из любимых цирковых персонажей ЛаВея был Гуго Цакини, известный как Человек — Пушечное Ядро. Хотя на самом деле в афишах он значился как «Человек-Снаряд», простолюдинам, видимо, больше нравилось, как звучит «Пушечное Ядро», и этот вариант победил. Цакини некогда был истым католиком, но разочаровался и в конце концов стал таким воинствующим атеистом, что не упускал ни единой возможности потрепаться о том, какой же все-таки рэкет — вся эта организованная религия. «Когда бы кто не спросил его, каково быть пушечным ядром, он разражался тирадой о проходимцах, заправляющих церквями, стоило ему только как следует надраться после удачного выступления. Тогда прибегала его жена, обвиняя его, что он «выпил лишку вина»». Цакини был доволен, что ему и его брату Эдмундо удалось найти способ нажиться на жажде насилия, которой страдала публика. Они изобрели и запатентовали устройство, позволявшее стрелять человеком из пушки, на чем сколотили небольшое состояние. Цакини, тип достаточно эклектичный, был отличным художником и до самой смерти давал платные уроки изящного искусства. Многие из его картин оказались в конце концов в крупнейших частных коллекциях. Еще ЛаВей помнит, как Цакини раздражало, что все упорно коверкают его фамилию. «Люди подходили к нему и говорили: «О, мистер Цуккини!..» И он впадал в ярость: «Вчера я был Цакини, сегодня я стал цуккини, видно, скоро превращусь в баклажан»».
Как-то раз Антон поцапался с лилипутом, тоже работавшим в цирке Битти. Получив приказ сбегать на другой конец площадки за костыльным гвоздем, он увидел под полуприцепом лилипута, боровшегося со «слоновьей лоханью» — одной из этих цветных полых тумб, на которых выступают слоны. ЛаВей попытался помочь ему, и лилипут послал его в задницу и больно пнул в берцовую кость. Потом ЛаВей выяснил, что помогать лилипуту делать какую угодно физическую работу — не очень хорошая идея, потому что можно получить по яйцам.
Среди других интересных людей, с которыми ЛаВей встретился, когда работал в цирке, был один из авторов журнала Weird Tales Роберт Барбер Джонсон («Раббер-баббер Джонсон», как он представился при знакомстве). Между ним и ЛаВеем завязалась дружба, которая продлилась еще много лет после официального формирования Церкви Сатаны. В то время, попутно с контрактной работой на журнал Blue Book (пять рассказов о цирке в год), Джонсон сам работал дрессировщиком. Он всегда восхищался магией и совпадениями, которыми полна обыденная жизнь, и в то же время совершенно спокойно относился к самым возмутительным дикостям. Хотя публика так и не узнала его как художника, картины, на которых Джонсон изобразил цирковые и балаганные сценки и где необычно трактовал освещение и фактуру, используя мельчайшие крапинки краски, будут, надеемся, в один прекрасный день выставлены. У ЛаВея много воспоминаний о проведенных ими вместе годах, и он любит рассказывать истории об их выходках и походах. Потом, совершенно внезапно, ЛаВей просто перестал о нем что-либо слышать. «Джонсон всегда хотел исчезнуть, просто сойти где-нибудь с края земли, как Амброз Бирс или Б. Трэйвен. Думаю, это ему в конце концов удалось».
Незадолго до того, как Клайд Битти умер от рака желудка, он зашел послушать, как ЛаВей играет на театральном органе, в «Потерянный уикенд», ночной клуб в Сан-Франциско, где ЛаВей работал в начале 60-х. Битти сидел, сжимая в руке банку «7-Up», просто слушая. На улице моросило; была одна из этих странных пустых зимних ночей, и жалкая горстка завсегдатаев, среди которых затесался Битти, лишь подчеркивала, насколько он здесь чужой. Антон отыграл его любимую программу: «Королеву джунглей», «Espana Cani», «Болеро» Равеля — и все остальное, закончив зловещими заключительными аккордами «Богемы» Пуччини. Никто, кроме Антона, не знал, кто этот незнакомец, но один из владельцев клуба, работавший за бармена, осторожно, как бы догадываясь о чем-то, присматривался к нему. Просидев так часа полтора, великий Клайд Битти одними губами сказал «гуд бай», поднялся и вышел в туманную ночь.