Займите место поближе к узкому помосту, выступающему в зал. Отсюда вам откроется наилучший обзор. Откиньтесь, расслабьтесь, положите шляпу себе на колени и ждите, когда поднимется занавес.
Вы терпеливо слушаете назойливое жужжание разносчика спиртного, и вдруг ваше внимание привлекает бледный темноволосый молодой человек, проскользнувший сквозь боковой занавес с какими-то нотами в руках, — его движения медлительны, но отточенны и уверенны. Он разворачивает перед собой испещренный карандашными пометками бумажный манускрипт и успевает просмотреть две-три страницы нот сквозь дым зажатой в зубах сигареты, пока разносчик спиртного уходит из зала, шаркая по проходу. Молодой человек извлекает первые ликующие аккорды, вызывая на сцену девушек-хористок. Выражение его лица меняется, на нем появляется легкая горделивая улыбка, когда следующая девушка украдкой выглядывает наружу из-за занавеса, готовая выйти со своим номером. Лампы гаснут, и на сцену падает одинокий синий круг света.
Пышнотелая молодая блондинка начинает свой медленный стриптиз, когда органист плавно переходит к «Hymn a L’Amour».[23] Ее движения одновременно по-девичьи невинны и сногсшибательно чувственны. Вы замечаете, что на сцене их двое — танцовщица и музыкант; ваш пристальный взгляд перебегает с ее волнующейся и волнующей плоти на его свенгальские глаза, следящие за ней, на его руки, что следуют за нею по клавишам и управляют ею, контролируя ее из темноты.
Каждую пару недель в Бурлескном театре «Майя» тема менялась. Представление строилось на парижских мотивах, поэтому органист играл незаконно добытую, списанную с оригинала вручную аранжировку «Нутп а L’Amour», буквально только что сочиненную аккомпаниатором Эдит Пиаф и еще не выпущенную в этой стране. Танцовщица? — Мэрилин Монро.
Балаганный сезон заканчивается резко, когда студеный зимний ветер загоняет людей в дома, оставляя промозглую «аллею» бесприютной и брошенной. Те, кто может, находят другую работу, пока весной труппа вновь не объединится для следующего турне. Тони ЛаВей уже завоевал репутацию яркой личности (и надежного музыканта) у владельцев бурлескных театров, а потому найти работу в Лос-Анджелесе по части стриптиза для него не было проблемой. Он играл в театре «Майя» и театре Бербанка — двух из числа наиболее популярных театров, — а также в заведении Цукка, легендарном ночном клубе «Город диких голубей». Мэрилин Монро (поочередно бывшая также Мэрилин Марло, Норин Мортенсен и Моной Монро) недавно расторгла контракт с «Коламбией» и приняла предложение менеджера театра потанцевать, «пока не подвернется что-нибудь получше». Ей были нужны деньги на оплату комнаты в «Голливуд Стьюдио Клаб», многоэтажном жилом комплексе, полном других старлеток и «надеющихся», стоявшем недалеко от Центрального кастинга.
Антону было 18 лет от роду; он заявлял, что 25. «Мэрилин сказала, что ей ровно 22, но я ей не поверил. Казалось, каждой девушке, с которой я встречался или работал, было «ровно 22». Шестнадцатилетки говорили «22», потому что думали, что никто не поверит им, скажи они «21», а двадцативосьмилетние считали, что все еще выглядят достаточно юными, чтобы это им сошло с рук». Мэрилин уже успела попозировать для дюжин журналов «с девушками» и сыграть пару эпизодических ролей в кино, и когда был выпущен первый фильм, где она сыграла большую роль («Хористки», стриптизерша), Мэрилин и Антон пошли посмотреть его вместе. «Казалось, ей было интереснее слушать комментарии зрителей на выходе из кинотеатра, чем смотреть, как она выглядит на экране. Ей было трудно осознать, что та экранная красотка и она сама — одно лицо».
Как танцовщица в бурлескном театре, «она была тем, что другие девушки называли «таскающая за цепь» — это значило, что она предпочитала раздеваться медленно, — говорит Антон. — Вежливый термин для этого был «экзотика» — оргазмический номер, в противоположность более неистовым, стремительным раздеваниям. Большинству мужчин это нравилось — некоторые засыпали, но большинство любило сладкую пытку. Для девушек, желавших считаться «артистками», это значило быть «таскающими за цепь»».
«Я всегда извлекаю из женщин порочность и непристойность. Даже когда они думают, будто они добродетельны, «приемлемы» и чисты, я извлекаю порочность, живущую в них. Это все потому, что я сам, как принято считать всеми, настолько зол и зловещ, что они чувствуют, что могут вести себя рядом со мною куда развратней, чем рядом с любым другим мужчиной».