Талантливые деятели культуры были просто необходимы государству, поэтому нет ничего удивительного в том, что молодому Константину Флавицкому оплатили занятия в школе рисования. Правда, дальше действовать пришлось самому. В 1850 году он поступил в Академию художеств, где его учителем стал Федор Бруни. Однако у самого Флавицкого был другой кумир.
Он хотел стать вторым Карлом Брюлловым. И в этом тоже нет ничего странного. Живописец был обласкан вниманием богатейших людей Российской империи, его картины покупали за огромные деньги, он путешествовал по всему миру и умер в 1852 году в Италии. Русскому искусству был нужен новый Брюллов. Им и захотел стать Константин Флавицкий.
Во всех его ранних работах четко прослеживается связь с творчеством кумира. За картину «Суд Соломона» художник получил Малую золотую медаль в 1854 году, а уже через два года за полотно «Дети Иакова» ему была присуждена Большая золотая медаль Академии, что позволило Флавицкому отправиться в творческое путешествие в Италию.
Казалось, что в 1856 году художник стал еще ближе к славе своего кумира. Он отправился в первую заграничную поездку, в ходе которой посетил Берлин, Дрезден, а потом и Рим. В вечном городе он познакомился с молодым Николаем Ге и начал работу над своей большой картиной.
Ему не было еще и тридцати, впереди его ждал триумф. Так, наверное, думал Флавицкий, когда начал работу над «Христианскими мучениками на арене Колизея», своим ответом на «Последний день Помпеи» Брюллова.
Полотно получалось отлично, ничуть не хуже, чем творение кумира. Но тут незаметно из-за кулис на сцену снова выходит главная героиня жизни художника — болезнь. У Флавицкого появились странные ощущения: он стал быстрее уставать, иногда знобило или ломило кости. Ничего серьезного, просто переутомление, думал, возможно, живописец. Главное было закончить работу. Приехать на родину с шедевром и показать его публике.
Но с того момента, когда в России увидели «Последний день Помпеи», прошло уже почти тридцать лет. За это время сменилась власть, изменились вкусы публики, и «Христианские мученики на арене Колизея» ни на кого не произвели впечатления.
Критики отмечали, что техника хорошая, но вот ничего самостоятельного в работе нет. Она просто копирует то, что все уже видели и что давно стало классикой.
Владимир Стасов впоследствии писал: «Кому угодно действовать в старобрюлловском роде (все-таки еще у нас не сошедшем окончательно со сцены), поди и учись перед огневой разудалой картиной г. Флавицкого „Христианские мученики в Колизее“. Г-н Флавицкий довольно удачно повторил и обычную радужность Брюллова, и театральные его выражения, и мелодраматическую шумиху, и отсутствие всякого настоящего чувства».
Такого Флавицкий не ожидал. Оценка Академии тоже была не самого высокого уровня. Ему присвоили звание почетного вольного общника, а он хотел стать академиком. Николай Ге позднее писал об этом: «Флавицкий, вернувшийся в Россию годом раньше меня, жаловался мне, что ему, привезшему картину „Христианские мученики в Колизее“, после, кажется, двадцатилетнего отсутствия значительных работ пенсионеров, не только не дали звания академика, как это всем давали просто за возвращение; ему присудили звание почетного вольного общника, и никто не заикнулся о приобретении картины».
Эпоха изменилась, а Флавицкий, живший мечтами о славе Брюллова, этого не заметил. В этот момент его и настиг второй удар судьбы, оказавшийся намного страшнее предыдущего.
Тема утраченных иллюзий не раз вдохновляла художников. Вместо славы Флавицкий получил молчание, а вслед за молчанием пришло и осознание. Пазл полностью сложился.
Петербургский климат немало творцов свел в могилу. В столице Флавицкий понял, отчего так часто чувствовал себя усталым, даже когда просыпался. Почему порою колотил озноб, а иногда, даже в холод, было нестерпимо жарко. Все чаще мучил кашель, приступы невозможно было остановить. И кровь на носовом платке не оставила сомнений.