Талант Шагала проявился рано — к изумлению его родни, которой изысканный мир галерей представлялся таким же далеким, как иная галактика. Мать Мойше поддержала сына: сначала она дала взятку, чтобы его приняли в местную гимназию (куда евреям был вход воспрещен), а потом записала в местную художественную школу. В 1907 году молодой Шагал отправился в Санкт-Петербург, где покровители устроили его в школу при Императорском обществе изящных искусств и снабдили разрешением на проживание в столице — документом, для еврея необходимым. (Как-то вечером у Шагала проверили разрешение, и когда обнаружилось, что бумага просрочена, его избили и посадили на две недели в тюрьму.)
Проведя три года в Санкт-Петербурге, Шагал поехал во Францию, ему было интересно увидеть, как создается новое искусство. В Париж он прибыл осенью 1910 года и сразу влюбился в этот город; тогда же он начал называть себя на французский манер Марком Шагалом. Свобода вероисповеданий его особенно восхищала — и никто не требовал показывать разрешение на жительство! Он экспериментировал с цветами фовизма и плоскостями кубизма, но его воображение неизменно возвращалось к миру его детства, кривым улочкам и небольшим синагогам Витебска. И тогда Шагал трансформировал кубизм и фовизм сообразно собственным нуждам; картина «Я и деревня» — яркий тому пример. Написанная светящимися красными, зелеными, розовыми и синими красками, корова с нежным взглядом смотрит прямо в глаза зрителю; в деревне человек и животное существуют в идеальной гармонии. Эта картина похожа на сновидение и полна отсылок к воспоминаниям; между двумя фигурами протянулись дома, совсем как на улицах Витебска; два дома опрокинуты крышами вниз.
Шагал быстро прославился своими картинами, и летом 1914 года он решил навестить Витебск. Наверняка ему хотелось повидаться с родными, но эта поездка, скорее, задумывалась как триумфальное возвращение. Молодого человека можно понять, хотя ему стоило бы почаще читать газеты. Начало Первой мировой войны застало Шагала врасплох. Между ним и Парижем пролегли две линии фронта, и он осел дома пережидать войну. К счастью, он нашел, чем утешиться в Витебске, и самым сильным утешением стала миловидная Белла Розенфельд, дочь местных торговцев. Они полюбили друг друга еще в 1909 году, но не виделись, пока Шагал жил во Франции. Теперь чувства вспыхнули вновь, и летом 1915 года они поженились. Их дочь Ида родилась в 1916 году.
Затем грянула революция. Шагал пребывал чуть ли не в эйфории, особенно с того дня, когда советская власть предоставила евреям равные права. Он верил, что революционному правительству потребуется революционное искусство, к которому, по представлениям Шагала, принадлежали кубизм, футуризм и прочий модернизм, и поначалу этот сценарий казался достаточно вероятным. В 1918 году Шагала назначили комиссаром по делам искусств Витебской губернии, и он немедленно учредил прогрессивную художественную школу. Но Шагал не желал мириться с революционным догматизмом, захватившим власть в русском искусстве, и распри среди преподавателей школы в сочетании с политическим давлением вынудили его покинуть Витебск.
Шагалы перебрались в Москву, где Марк начал работать в Еврейском театре. Там он создал девять монументальных фресок, в которых нашлось место всему: современности и старине, религиозному еврейству и светскому искусству. Музыканты наигрывают на скрипках, а рядом дуют в шофар (бараний рог), люди отплясывают современные танцы под ангельские трубы, а над палитрой художника витают Десять заповедей. В росписи «Музыка» гигантский скрипач с зеленым лицом стоит на крыше местечкового дома.
Работая в театре, Шагал не получал ни копейки, и вскоре ему пришлось заняться преподаванием рисования в еврейском сиротском приюте. Там тоже не платили, но по крайней мере предоставляли еду и кров. Осознав, что в Советском государстве у него нет будущего, Шагал договорился о выставке своих работ в Литве. Он уехал из России и, возможно, тем самым спас свою жизнь: многим евреям-интеллектуалам при Сталине была уготована мрачная судьба.
Европу 1922 года Шагал нашел местом более сумрачным по сравнению с Европой образца 1914-го. Накануне отъезда в Витебск Шагал оставил сорок картин у берлинского торговца живописью Герварта Вальдена; тот усердно их распродавал, а послевоенная инфляция превратила скромную сумму, вырученную от продаж, в жалкие гроши. Вдобавок Вальден увяз в какой-то замысловатой финансовой афере — переправил несколько картин бывшей жене, и Шагалу пришлось долго биться в суде за их возвращение.