Со мной в смене работали официантами два латиноамериканца, славные ребята. Они помогли мне навести порядок, дружески похлопали по спине и сказали, что сделали бы то же самое. Оставшиеся за стойкой мужчины вполголоса разговаривали между собой, словно ничего и не произошло. Когда тот пьяный говорил гадости, они смеялись, и теперь им, наверное, было стыдно.
Несмотря на многократное участие в драках и всю мою доблесть во время службы в российском флоте, я не могу заставить себя поднять этот дешевый бодиборд и шагнуть в океан. В горле пересохло, страшно болит голова. Юноши вернулись с катания живыми и невредимыми, и девушки завернули их в полотенца.
Через несколько месяцев после списания нашей подводной лодки мы получили приказ отбуксировать ее в указанный район для утилизации. К тому времени мы уже примирились с потерей и искали, чем заняться. Капитан обещал сделать все возможное, чтобы сохранить нас как экипаж, куда бы нас ни послали. Некоторые другие команды отправили в Чечню. До нас доходили слухи об ужасах, которые творились там с обеих сторон, и все равно мы были готовы служить где угодно, только бы вместе. Вместе мы непобедимы — таким был общий настрой. На официальной церемонии присутствовало около сотни моряков, но мы могли управлять подводной лодкой ввосьмером. Когда надо было доставить субмарину на ремонт, каждый старался пронести в металлическое брюхо бутылку водки или виски, чтобы не скучать в дороге. Капитан закрывал на это глаза. Ремонтники называли нас «скелетный экипаж».
Я очень ясно помню утро аварии. Небо было холодного, глубокого синего цвета, море просматривалось на много миль вокруг. Стоял жуткий холод. На завтрак ели рыбу. Потом, ожидая приказа, вместе и курили.
Мой лучший друг Дмитрий объявил, что хочет жениться, и мы все подумали, что он сошел с ума. Несколько человек в желтых комбинезонах помахали нам с буксира, бросившего якорь поблизости. Они должны были отвести нас в условленное место, а когда лодка утонет, взять на борт. Хотя пить на боевом дежурстве строго запрещено, мы спрятали в вещах несколько бутылок водки, чтобы поднять тост за старую субмарину, когда она уйдет в подводную могилу.
Мы построились для проверки, и капитан сказал:
— Кому-то надо остаться на буксире, чтобы помочь с тросами. — Я стоял в конце шеренги, и он указал на меня: — Спускайся в шлюпку и плыви к буксиру.
Я выполнил приказ, хотя очень расстроился, что не смогу провести лодку в последний путь и участвовать в поминках.
Парни на буксире были ничем не хуже нас. Мы обменялись рукопожатиями и курили, глядя, как мои друзья залезают в лодку. Глядя на закрывшийся за ними люк, я вдруг почувствовал странное покалывание внизу позвоночника. Точно такое же ощущение я испытал, когда в последний раз видел своего отца: он вышел в море на лодке пьяным и не вернулся.
Через четыре часа пути буксир вдруг резко рванулся вперед. Я стоял на баке и смотрел, как нос корабля разрезает черную ледяную воду. Когда буксир бросило вперед, я упал на какие-то концы и повредил руку в двух местах, хотя в тот момент ничего не почувствовал. Услышав крики с кормы, я помчался туда, посмотрел в море и увидел трос, плавающий на поверхности воды. Через несколько минут беспорядочных метаний капитан велел нам сесть и успокоиться, потому что мы ничего не могли сделать, К-159 ушла под воду на целую милю и продолжает идти ко дну.
Я никогда не забуду лиц экипажа буксира, когда мы курили и ждали приказов начальства. Они смотрели на меня с такой невыносимой жалостью, какой я никогда не видел в глазах мужчин. И я никогда не забуду, как мучительно стыдно мне было сидеть на буксире, в то время как мои лучшие друзья со страшной скоростью погружались на дно.
Словно почувствовав, что я готов прыгнуть в море, двое с буксира подошли ко мне с двух сторон и молча дали водки.
Пока мы ждали приказов, капитан возился с рацией, но она, видимо, вышла из строя и ловила только атмосферные помехи. Порой я, когда еду ночью в машине, съезжаю с дороги на пустую парковку и настраиваю радио на помехи.
В газетах написали, что произошла трагическая случайность. Трос лопнул, и субмарина пошла ко дну.