Она пыталась найти себе занятие. Собственноручно вымыла сначала весь передний двор, а потом и задний, до самого газона. Перекинулась через забор парой слов с Анитой Гарсия: «Привет, соседка, ты как в такую жару? Я просто ни рукой ни ногой», — повздыхала над ее отеками последнего месяца беременности. Перед отъездом помыла и высушила на ходу свой «плимут», умудряясь всю дорогу держаться на шаг впереди пыльного облака, которое норовило осесть на автомобиль и превратить воду в грязь. Дважды она врывалась в дом, чтобы ответить на звонок, и каждый раз слышала голоса этих противных липучек — агентов телефонных компаний, — которые неизменно спрашивали, как у нее дела, а потом начинали убеждать сменить телефонную компанию, обслуживающую междугородние звонки, чтобы вся ее жизнь изменилась к лучшему. Наконец настало время ехать. Но она не тронулась с места, пока дважды не проверила, что телефон в порядке и автоответчик включен.
И все время ненавидела себя за то, что не может просто взять и выкинуть его из головы. Это не удавалось ей много лет. Целых тринадцать. Господи. Как же она ненавидит любовь.
Когда она возвращалась к своему дому на пляже, зазвонил мобильник. До горба на тротуаре, с которого начиналась подъездная дорожка к ее дому, оставалось меньше пяти минут, когда телефон на соседнем сиденье запел. Чайна схватила его и услышала голос Мэтта.
— Привет, красотка.
Голос у него был бодрый.
— И тебе привет.
И тут же возненавидела себя за то, что вся ее тревога улетучилась, словно газ из открытой бутылки, и наступила легкость. Больше она ничего не сказала.
Он сразу ее раскусил.
— Злишься?
Никакого ответа с ее стороны. «Пусть подергается», — подумала она.
— Похоже, я перестарался.
— Где ты был? — спросила она. — Я думала, ты позвонишь утром. Сидела ждала звонка. Терпеть не могу, когда ты так поступаешь, Мэтт. Когда ты это усвоишь? Не хочешь звонить — не надо, переживу, только не обещай тогда. Почему ты не позвонил?
— Извини. Я правда собирался. Весь день напоминал себе об этом.
— И…
— Тебе это не понравится, Чайна.
— Сначала скажи, а там посмотрим.
— Ладно. Вчера вечером здесь вдруг дьявольски похолодало. Пришлось все утро бегать по магазинам, искать приличное пальто.
— А с мобильного позвонить нельзя было?
— Я его в номере забыл. Прости. Я же говорил, тебе не понравится.
Вездесущие звуки Манхэттена проникали в трубку, как было всегда, когда он звонил ей из Нью-Йорка. Рев клаксонов эхом отдавался в каньонах улиц, отбойные молотки крушили бетон, словно тяжелая артиллерия. Но раз он забыл свой мобильник в отеле, то почему сейчас он у него с собой?
— Иду на обед, — объяснил он. — Последняя встреча. На сегодня, конечно.
Она подрулила к тротуару, заметив свободное место ярдах в тридцати от дома. Находиться в стоящей машине было неприятно, потому что никуда не годный кондиционер справлялся с духотой лишь на скорости, и она спешила выбраться наружу, однако последняя фраза Мэтта неожиданно отодвинула жару на второй план и даже сделала ее менее заметной. Смысл сказанного приковал ее внимание.
Уж что-что, а держать язык за зубами, когда Мэтт ронял фразы, похожие на крохотные зажигательные бомбочки, она научилась. Было время, когда после замечания вроде «на сегодня, конечно» она вцепилась бы в него мертвой хваткой и начала выцарапывать подробности — что именно он хотел этим сказать. Но годы убедили ее в том, что молчание действует иногда не хуже требований или обвинений. Кроме того, молчание давало ей чувство собственного превосходства, когда он наконец сознавался в том, что пытался скрыть.
Вот и на этот раз его прорвало.
— Тут вот какое дело. Мне придется задержаться здесь еще на неделю. Появилась возможность потолковать кое с кем о гранте, и мне очень нужно повидаться с этими людьми.
— Мэтт, выкладывай.
— Подожди, детка. Послушай. В прошлом году эти ребята потратили целое состояние на какого-то киношника из Нью-Йоркского университета. Им нужен проект. Понимаешь? В самом деле нужен.
— А ты откуда знаешь?
— Мне рассказали.
— Кто?
— В общем, я позвонил им и договорился о встрече. Но только на следующий четверг. Поэтому придется задержаться.