Вот почему он не сразу отреагировал на слова Ле Галле. Он был слишком занят, пытаясь найти какую-нибудь логическую увертку, которая позволила бы ему не признаваться в собственной ошибке и презренной слабости.
— Сомаре, — продолжал тем временем Ле Галле. — Приготовься к броску. Остальные…
— Она ее приведет, — сказал Сент-Джеймс — Они же подруги. Та послушает Дебору. И она ее приведет. Другого выхода у нее нет.
— А у меня нет желания рисковать, — ответил Ле Галле.
Граната выглядела древней. Даже издалека Дебора видела, что ее всю проела ржа и облепила грязь. Граната походила на артефакт времен Второй мировой и потому казалась совсем не страшной. Разве такие штуки взрываются?
Чайна, словно прочитав ее мысли, сказала:
— Но ведь ты не знаешь наверняка, правда? И я тоже. Расскажи мне, как они все устроили, Дебс.
— Что устроили?
— Я. Здесь. С тобой. Они бы не привели тебя сюда, если бы не знали. Какой смысл?
— Я не знаю. Я же говорила тебе. Я пошла за Саймоном. Мы обедали, и вдруг появилась полиция. Саймон сказал…
— Не ври мне, ладно? Они наверняка нашли флакон из-под опия, иначе не пришли бы за Чероки. Они решили, что остальные улики подбросил он, чтобы все поверили, будто это я, ведь какой мне смысл подбрасывать улики против самой себя, надеясь только на флакон, который неизвестно еще, найдут или нет. Но они его нашли. А что было дальше?
— Я ничего не знаю про флакон, — сказала Дебора. — И про опий тоже.
— Ой, только не надо. Все ты знаешь. Пай-девочку разыгрываешь? Саймон от тебя ничего важного не утаит. Так что давай выкладывай, Дебс.
— Я все рассказала. Я не знаю того, что знают они. Саймон не говорил мне. И не скажет.
— Значит, не доверяет, да?
— Видимо, нет.
Признание заставило Дебору вздрогнуть, как от неожиданного шлепка, нанесенного родительской ладонью. Флакон с опием. Он не доверял ей.
— Нам надо идти, — сказала она. — Они ждут. Они войдут сюда, если мы не…
— Нет, — сказала Чайна.
— Что — нет?
— Я не буду сидеть. Не пойду под суд. Или как это у них тут называется. Я выхожу из игры.
— Но как… Чайна, тебе некуда идти. Ты же не можешь сбежать с острова. Они, наверное, уже перекрыли… Это невозможно.
— Ты неправильно понимаешь, — сказала Чайна. — Выйти из игры не значит сбежать с острова. Выйти — значит выйти. Вместе с тобой. Подруги — так до самого конца.
Она осторожно положила фонарик и начала возиться с чекой гранаты. Себе под нос она бормотала:
— Вот не помню, как скоро эти штуки взрываются, а ты?
— Чайна! Нет! Она не взорвется. А если взорвется…
— На это я и надеюсь, — сказала Чайна.
К ужасу Деборы, ей удалось раскачать чеку. Старая, ржавая, повидавшая за последние шестьдесят лет бог весть какие непогоды, она должна была стоять на месте, как влитая, но она двигалась. Как те неразорвавшиеся бомбы, которые время от времени извлекают из-под земли на южной окраине Лондона, граната сгустком памяти лежала на ладони Чайны, а Дебора судорожно пыталась вспомнить, сколько времени есть у них — у нее — в запасе, чтобы попытаться избежать смерти.
Чайна начала считать:
— Пять, четыре, три, два…
Дебора качнулась назад и, не раздумывая, упала в темноту. Какую-то секунду, которая показалась ей длинной, как вечность, ничего не происходило. Вдруг стены дольмена сотряс такой грохот, словно наступил конец света.
И все исчезло.
Дверь сорвало с петель. Точно снаряд, она отлетела в густую растительность, а за ней наружу вырвался порыв ветра, жаркий, словно адское сирокко. Времени не стало. Застыли все звуки, как будто их поглотил ужас.
Через час, или минуту, или секунду весь свет сошелся клином на этом крохотном кусочке острова Гернси. Звук и движение взвихрились вокруг Сент-Джеймса, словно поток воды из прорванной плотины, несущий с собой грязь, листья, поломанные ветки, вырванные с корнем деревья, изувеченные трупы животных. Он чувствовал какую-то толкотню и возню в тесном пространстве утоптанной растительности, которое служило им наблюдательным пунктом. Он ощущал движения людей и слышал проклятия одного и громкие крики другого — голоса долетали до него, словно с другой планеты. Где-то далеко кто-то пронзительно вопил, вопли будто парили над ними, а лучи света вокруг метались и раскачивались в пыльной темноте, словно руки и ноги повешенных.