— Тимка, почему она так танцует? — шепотом спросила Таня.
— После расскажу, поглядим еще.
Но лисица, услышав голоса, развернулась на месте. Мелькнул ее огненный хвост, качнулась какая-то обгоревшая былинка, и хищница исчезла.
Тимка объяснил:
— Она не танцует, а мышей ловит, мышкует. Встанет столбиком и выжидает, когда мышка выскочит из норки.
Горелый лес кончился. Сразу за журчащим ручейком пошел березняк. Огонь пожара сюда не проник, и земля была покрыта сочной зеленой травой. Раскаленными углями виднелись в траве нежные сибирские цветы — жарки.
Солнце медленно садилось за соседнюю небольшую гору. Справа, где к березам подбирался вплотную темный ельник, начинали сгущаться сумерки. На смену жаркому хвойному дыханию потянулись из распадка струи прохладного воздуха.
Где же зимовье? Петька взобрался на обломок скалы, похожий на черный айсберг, и огляделся зимовья нигде не было. Шурка прищурил глаза:
— Поди, его вовсе и нет. Торбеев сам…
Тимка перебил:
— Торбеев врать не станет. Он не как твой дед! Сыщет ягоду в одном месте, а скажет, что сбирал в другом. Люди идут туда, а твой дед глазеет им вслед и лыбится, и прищуривается ехидно, как ты.
Шурка опешил. К нему на помощь поспешила Таня.
— Что же вы в тайге ругаться вздумали. Шурка не виноват, если у него такой дед. Сам-то Шурка хороший, а от усталости мало ли что можно сказать.
Петька спрыгнул с каменного айсберга:
— Ждите! Я пробегу по распадку.
— Захвати арбалет! — успел только крикнуть Тимка.
Петька не ответил, лишь слышалось легкое потрескивание валежника.
— Зря он пошел один, тайга-то тут чужая, — с досадой проговорил Тимка.
Не чувствуя Таниного беспокойства, Шурка стал рассказывать, как у отца Любы Тороевой однажды случилось несчастье — на него напал медведь.
— Летом разве медведи нападают?
— Знамо дело, токмо не все медведи, а хворые, которые к осени шатунами делаются…
Таня, не дослушав, решительно встала, взяла арбалет.
— Я пойду искать.
Тимка крепко схватил её за руку.
— Ночь подступила, где же сыщешь? Маленько с Шуркой поорите, а я костер разожгу на камне, он издалека приметит.
— Пе-ть-ка! Мы здесь, Петь-ка-а! — кричали Таня и Шурка.
Но из наступившей темноты не доносилось ни звука. Только пустынные горы вторили раскатистым эхом. Ребята прислушивались. И снова над тайгой неслись два тоненьких голоса: «Пе-ть-ка! Где ты! Пе-ть-ка-а!»
Тимкин костер наверху, на Черном камне, как ребята назвали позднее этот обломок скалы, быстро разгорался. Стоя перед ним на коленях, Тимка дул изо рта со всей силой. Когда пламя поднялось высоко, он осторожно спустился вниз.
— Не кричите теперь. Огонь видится далеко.
Таня стала уговаривать пойти искать. Но Тимка неожиданно спокойно сказал:
— Ныне лето, не зима — не закоченеет, а утром сыщем. Хужее будет, ежели впотьмах все разбредемся.
Забравшись к костру на Черный камень, Тимка, Таня и Шурка кричали, долго аукали, но Петька словно растворился в чернильной темноте.
Пылал костер. Внизу о чем-то задумалась тайга. Шурка Подметкин, сжавшись, печально смотрел на огонь. Только Тимка Булахов был невозмутим и вел себя, как будто ничего страшного не случилось. Он развязал мешок, раздал каждому по куску лепешки и положил возле костра пучочек горного лука:
— Ешьте на здоровьице.
Слева из-за горы выглянула желтая, как медный таз, луна. Ее свет тихо струился на листья берез, на посветлевшие скалы, отражался в синих глазах Тани. Вдруг явно послышались шаги человека и кашель. Ребята закричали, но шаги сразу стихли.
— Наверно, он нас дурачит, — сказал Шурка, — ходит кругами, кашляет, топает как медведь и не откликается.
Шурке не ответили. Таня и Тимка напряженно всматривались в кусты.
— Черт его поймет, — наконец произнес Тимка, — то ли зверь притаился, то ли человек, а может быть, и пень горелый. — Он повернулся к Тане: — Посмотри-ка вон туда, тень какая-то!
С удивлением Тимка заметил, что пока он оборачивался, тень бесшумно исчезла.
— Тимка, может, Мулеков здесь бродит?
— Он бы подошел! Нас бы он не испугался!
— А вдруг он?
Тимка, не отвечая, быстро схватил арбалет, вскинул к плечу, нажал спусковой крючок. Там, в темных кустах, кто-то громко почти по-человечески вскрикнул от боли. Затрещали ветки и вновь наступила тишина.
Шурку затрясло:
— Тим, что тама?
— Зверюга. Росомаха, кажись, подкрадывалась.
…Проснувшись утром, Шурка не сразу сообразил, где он находится. Спросонья посмотрел на Тимку, на костер, на Таню, на посветлевшее небо и спросил хриплым голосом:
— Петька тут?
Тимка бодро встал, по-взрослому расправил плечи и сказал, стараясь казаться беззаботным:
— Сейчас отыщется.
Таня тоже заторопилась. Сложила в мешок вещи, написала Петьке записку, которую они укрепили веточками на краю Черного камня, и спустились вниз.
Ребята сходили к кустам, где Тимка вечером видел исчезнувшую тень, но никаких следов не обнаружили, стрелы тоже не было. Тимка обошел деревья вокруг и сказал, что стрела в кого-то попала, потому что исчезнуть она не может. Они стали шарить в кустах, и нашли ее возле упавшей гнилой березы. Стрела была переломлена. На стволе березы отпечатался кровавый след маленькой, как будто человеческой ладошки.
Таня отшатнулась и, испуганно глядя на кусты, зашептала:
— Тимка, я видела такие же отпечатки в Краснокардонске на стене в музее.
Тимка осмотрел пятно, прошел осторожно вперед и, вернувшись, сказал, что отпечаток оставил не человек, а росомаха: на остром наконечнике стрелы он обнаружил несколько темных шерстинок.
Ребята, прислушиваясь к каждому шороху, пошли, по темному ельнику. На самом спуске в распадок Тимка обнаружил сломанную веточку. Ее конец, заостренный ножом, указывал направление, в котором вчера ушел Петька. Ветку, несомненно, оставил он, так всегда делают таежники, бродя в незнакомой тайге. Петьку этому научил еще отец. Вскоре ребята вышли на старое болото. Оно давно заросло, и зеленый мох, слегка прогибаясь под ногами, легко держал всех троих.
Ночь, проведенная на камне, исчезновение Петьки как-то странно подействовали на Шурку Подметкина. Он стал непрерывно оглядываться назад и теперь не хотел идти последним. Тимка остановился. Путь преградила скала. Ни вправо, ни влево обойти ее не смогли и вернулись назад, к небольшому холодному ключу. Вдруг Шурка, выпучив глаза, часто задышал, втягивая с силой воздух. Таня испугалась:
— Что с тобой?
— Дым! Пахнет дымом!
Таня ничего не учуяла. Они прошли совсем немного и остановились пораженные. Между двух берез стоял и улыбался Петька Жмыхин. Рубаха на нем была разорвана, лицо в саже, волосы прилипли к потному лбу.
Петька рассказал, что вчера он, как только прошел заросшее болото, взял вправо и спустился с горы. Он думал, что успеет засветло добежать до конца и вернуться, но ошибся. В конце осинового леса, на развилке, чуть в стороне от маленького ручейка, он увидел зимовье. Добежал до него, заглянул внутрь и повернул назад. Но тут наступила такая темень, что Петька, пройдя немного, понял, что сбился с пути. Попытался вернуться в зимовье, но заблудился окончательно. Наткнувшись на огромный пень, сел и, плотно прижавшись к нему спиной, уснул. А утром быстро развел костер и бросился искать друзей.
— Мы едва в сторону от тебя не ушли, — сказала Таня. — Хорошо, что дымом запахло, а Шурка учуял.
Теперь ребята шли бодро, весело болтая. Петька жевал сухую лепешку и внимательно слушал рассказ о звере, в которого стрелял Тимка.
Светило солнце, пели птицы, роса поблескивала на цветках шиповника. Мелкие, величиной с тарелку, лужицы, уже нагретые солнцем, были облеплены синими мотыльками. Они взлетали, сталкиваясь в воздухе, и снова садились, хлопая по увлажненной теплой земле нежными крылышками. Шурка уже давно устал и, смахивая со лба капли пота, умоляюще смотрел на ребят, но Петька сказал, что пока они не дойдут до зимовья, отдыхать не будут.