— Больше я не мог без тебя выдержать, — сказал он устало и поцеловал ее в губы. Только теперь они обнялись.
— Я каждый день вижу ваш вертолет, вы что, не могли разок приземлиться? — Он машинально взял ее очки. — Да, при чтении и письме уже не вижу, — сказала она стеснительно. — Чем тебя угостить? Останешься до утра?
Он прижался щекой к ее щеке.
— Нет, к сожалению, я должен вернуться.
— Разве начальник экспедиции должен перед кем-то отчитываться? Он завел себе наставника?
— Должен, Генричка, я очень много должен, — кивнул он.
— И ты даже не выпьешь?
— Немного — чтобы не потерять дорогу домой.
— Не хочешь сполоснуться?
— С удовольствием. В последний раз я принимал настоящий душ в «Магрибе».
— Так поторопись, пока вода еще течет, а я тебе кое-что приготовлю.
Он проскользнул в тесный закуток, который заменял тут душевую. На веревках сушилось ее белье. Вторгаться в этот интимный уголок было святотатством — все равно что посягнуть на ее ложе. Он сбросил запыленный костюм и пустил душ. Холодный, обильно льющийся чудесный дождь.
— Ну, прежде всего — вот это, — сказала она и, приоткрыв дверь, подала ему рюмку коньяку. — Чтобы ты легче преодолел робость наших лет. И не надевай пыльное белье, не хочу заниматься любовью на бархане.
— Но, Генрика! — сказал он укоризненно.
— Не будь ты таким стеснительным. Будто не знаешь, чем у нас все кончится. Я знаю.
— Ты снова совершенно невыносима.
— Просто я не люблю, когда в постели песок. В свою берлогу в Бир-Резене ты бы меня никогда не затащил.
— Я не для того приехал, чтобы ссориться.
— Да, разумеется, прости. Я человек испорченный, но теперь буду говорить только пристойные вещи. Налить тебе еще коньяку? — Он подал ей через приоткрытую дверь пустую рюмку. — Ты видел пунические фрески в Утице? — спросила она без всякой связи.
— Не видел, у меня не было времени.
— А не хочешь посмотреть? На будущей неделе я собираюсь отправиться туда, чтобы попытаться методом сравнения объяснить некоторые элементы стиля здешних мозаик.
— Их можно сравнивать?
— До определенной степени да. Художественная манера настенной росписи может в упрощенной форме проявиться и в мозаике. Мозаика — это прежде всего картина, а картина должна быть создана раньше, чем мозаика. Я должна сравнить все известные и доступные материалы, чтобы действительно доказать пуническое происхождение мозаик.
Он закрыл душ и завернулся в большую махровую простыню.
— А что, возникли сомнения в их происхождении? — спросил он. В комнате было темно, только над кроватью сиял ночничок.
— Если нет доказательств, всегда возникают сомнения… — Она сидела на кровати с рюмкой в руке. — Профессор Матысьяк — довольно противный тип, он требует, чтобы на всех находках были подписи и печати, — сказала она устало. На полу вокруг кровати были разложены осколки сосудов, обломки мрамора и бог знает что еще.
— Шефы для того и существуют, чтобы портить настроение, — сказал Войтех, пытаясь пробраться через эту выставку. — Я не знал, что у тебя здесь настоящий склад находок. Не боишься ночью споткнуться?
— Я уже давно ничего не боюсь, — вздохнула она тихо и освободила ему место возле себя.
— Что-нибудь изменится оттого, что мозаики пунические, а не римские?
Она пожала плечами:
— В сущности ничего. С точки зрения трилобитов или фосфатных удобрений все это вообще не имеет значения. Суета сует. Но если они пунические, то это исключительное открытие, а если римские — их просто причислят к уже известным древнеримским мозаикам, если они, разумеется, имеют какую-то художественную ценность.
— Выходит, я заявился не ко времени, — сказал он деловито. — И теперь окончательно испортил тебе настроение.
— Нет, что ты! — сказала она с улыбкой и нежно поцеловала его в щеку. — Я на самом деле рада, что ты здесь. Просто немного задумалась. Человек не может так просто отбросить собственные мысли и сомнения. На это требуется некоторое время, прости. — Она медленно допила рюмку и поставила ее на пол. — Ты тоже не выглядишь счастливейшим человеком на свете.
Он обнял ее за плечи и молчал. Чувствовал ее аромат, теплое прикосновение кожи и тяжесть склонившегося к нему тела. Два усталых стареющих человека. Никаких сильных страстей, скорее только терпение и снисходительность. Он подумал, что жизнь медленно, но верно теряет свой особый пленительный вкус и аромат. Через минуту они обнимутся на образцовой кровати, чистота которой не выносит пыли и песка пустыни, и будут счастливы тем, что не остались одиноки, что могут держаться друг за друга, заглянуть в глубины души. И на минуту отступят тревоги одиночества и стихнет стук копыт отставшей погони.