Пока он стоял в коридоре, Нора шевельнулась лишь дважды, чтобы перевернуть страницу. На столике красного дерева с ножками в виде львиных лап стояла серая керамическая чаша с тремя связками ключей. Все три были одинаковыми и висели на похожих колечках. Ферал осторожно поднял одну из связок. Ключи чуть слышно звякнули, и Ферал застыл, ожидая испуганного вскрика Норы. Однако в комнате было тихо. Зажав ключи в ладони, Ферал повернулся к двери в гостиную.
Нора отложила книгу, и незваный гость вжался в стену. Спустив ноги с дивана, женщина потянулась, подняв руки к потолку. Ферал застыл, пораженный интимностью этой сцены. Он ожидал, что вблизи певица не столь безупречна, как на сцене, но все оказалось иначе. Единственным проявлением несовершенства была родинка на шее, подобная изъянам в древнегреческих статуях, которые допускались намеренно, чтобы не прогневить богов.
Она встала, зашла за диван и исчезла из виду. Наверное, пошла на кухню. Теперь он двигался быстро, но столь же бесшумно. Скользнув через комнату, отодвинул оконный шпингалет. Из кухни донесся стук льда, падающего в стакан. Ферал осторожно поднял раму. Она двигалась легко, словно ее часто открывали. Он вылез наружу и опустил за собой окно. Потом лег на спину и поднял зеркальце. В тот же момент Нора вошла в гостиную с высоким стаканом в руках, в котором находилось что-то похожее на виски с содовой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Рыжему Генри и без переводчика было ясно, что поляки довольны. Сверкали улыбки, атмосфера была самая доброжелательная. Предчувствуя подписание контракта, он распорядился устроить по этому поводу банкет. Сам мэр терпеть не мог подобные мероприятия, но иностранцы их любили. У них были собственные представления об Америке, и в интересах дела Генри готов был, стиснув зубы, ублажать инвесторов, как они того хотели.
Они осматривали одну из фабрик Блока — ту, на которой делали кухонные плиты. Все ходили взад-вперед мимо сборочных конвейеров. Поляки непрерывно болтали через переводчика. Генри улыбался в нужных местах, но был погружен в собственные мысли. Его секретарь Педжа шел позади, тихо беседуя с каким-то чиновником, имя которого Генри не помнил. От того разило чесноком. Поляки то и дело останавливались, чтобы вникнуть в тонкости сборочного процесса. Они тихо переговаривались друг с другом, Генри равнодушно поглядывал на переводчика, тот пожимал плечами, давая понять, что разговор этот не представляет для мэра интереса.
В данный момент Генри заботила только забастовка на заводе Берналя. Он раздумывал, не стоит ли привести туда поляков — показать, как ее разгонит полиция. По идее бизнесмены должны оценить усилия городского руководства, направленные на защиту их интересов. Однако с этими проклятыми европейцами никогда не знаешь наперед. Они могут поддерживать твои взгляды, но не твои методы, и наоборот. Или и то и другое. Или ни то ни другое. И неизвестно, что и как им переведут. Было что-то подозрительное в этом переводчике. Он почему-то не нравился мэру, хотя эта неопределенность могла быть хорошим знаком, поскольку Рыжий Генри всегда знал, что именно ему не нравится в людях. И, главное, никак не проверишь, насколько дипломатично он переводит.
Но сейчас они были на фабрике Блока. Достаточно далеко от завода Берналя, но не настолько, чтобы складывалось впечатление, что он прячет от поляков забастовщиков. Генри стал размышлять, как лучше преподнести забастовку прессе. Он повернулся к Педже, но, к своему неудовольствию, не обнаружил того рядом с собой.
«Удивительно, — подумал он. — На фабрике чисто, а рабочие грязные как черти. Как это они ухитряются?»
Один из поляков, толстый коротышка с обвислыми усами, выжидающе смотрел на мэра. Тот повернулся к переводчику.
— Он хочет знать, являются ли плиты Блока лучшими в Америке.
Идиотизм этого вопроса заставил Генри улыбнуться. Глядя на поляка, он отчеканил переводчику:
— Скажите ему, что качество американских плит настолько высоко, что выбрать лучшего производителя довольно трудно. Я, к примеру, предпочитаю плиты Блока.