Паскис нажал кнопку лифта.
— Эй, вы куда? — окликнул его один из полицейских.
— В туалет, с вашего позволения.
Никакой нервозности. Необычайная легкость.
Коп пожал плечами. Войдя в кабину лифта, Паскис бросил взгляд через закрывающуюся решетку.
Полицейские возобновили беседу. Машинистки были поглощены работой — пальцы так и летали по клавишам. Из глубины архива медленно тянулись струйки дыма.
Лифтер принюхался и сказал:
— Кажется, дымом пахнет.
После чего решительно загремел дверью. Паскис дипломатично промолчал.
В вестибюле все было спокойно. Никто не подозревал, что сотворил внизу архивариус. А ведь Подвал был уже охвачен огнем!
Паскис представил себе, что здесь будет твориться через несколько минут, всю ту панику, которая обычно возникает в замкнутом пространстве, заполненном людьми. Он направился к выходу.
— Вам чем-нибудь помочь, мистер Паскис? — спросил его полицейский, дежуривший у главного входа.
— Да. Если вас не затруднит, пошлите лифтера в Подвал. Мне кажется, там есть люди, которым срочно нужно наверх.
Коп добродушно пожал плечами.
— Конечно, мистер Паскис.
И направился к лифтам.
Архивариус с непроницаемым лицом какое-то время наблюдал за ним, потом выскользнул на улицу и пошел к дому Джуса Ван Воссена.
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет Рыжего Генри украшал бар красного дерева, полный бутылок с дорогой выпивкой. Впрочем, открывался бар довольно редко. Генри держал себя в рамках. Он любил и часто употреблял пиво, но при его габаритах это никак не влияло на трезвость. Однако сейчас перед ним стоял высокий стакан виски со льдом, к которому мэр весьма энергично прикладывался. До банкета оставалось три часа, а события разворачивались не совсем так, как ему бы хотелось. Беспокоили поляки, и мэр распорядился, чтобы парни из БПД постоянно дежурили у их отеля, обеспечивая их безопасность.
Достав из деревянной шкатулки несколько сигар, Генри разложил их на столе. Он прихватит штук пять с собой: одну для Ринуса, или как там его, и четыре для себя. Мэр рассеянно перебирал толстые гаванские сигары, думая о том, что случилось с Берналем. Генри никогда не привязывался к людям. Сантименты были ему неведомы. Но кое-кого он терпел рядом с собой — особенно тех, кто вызывал в нем интерес или забавлял его. Берналь, как и Блок, и Альтабелли, как раз были из их числа.
Генри был расстроен смертью Берналя — в узком кругу общения это была ощутимая потеря — и озадачен его предательством. Почему Берналь пошел против него? Была ли здесь корысть или, наоборот, боязнь что-то потерять? Он не мог объяснить поведения Берналя, и это тревожило больше всего.
Опять же этот проклятый Фрингс, который вдруг так остервенился, что готов скорее пожертвовать своей подружкой — и не какой-нибудь, а самой Норой Аспен, — чем уступить хотя бы на йоту. Как этот чертов репортеришка разыскал Отто Самуэльсона? Должно быть, Берналь протрепался. Но почему? Генри перебирал в уме возможные причины, и все упирались в одно — план «Навахо». Это могло грозить катастрофой. Взвешивая, какие могут быть последствия, если устранить Фрингса руками Смита, Генри обнаружил, что его стакан пуст. Добавив в него льда из ведерка, мэр стал медленно наливать виски, наблюдая, как напиток затопляет ледяные кубики.
Виски «Четыре розы» приятно расслабило тело, однако мозг его заработал еще лихорадочнее. Куда делся Отто Самуэльсон? И, что еще важнее, где сейчас Борода? Что творится на фермах? Когда Тревор Рейд скрылся с краденым, Генри посчитал: то, что сделал с ним Борода, навсегда привяжет остальных к месту. Самуэльсон и вся эта компания — парни, конечно, крутые, но люди такого сорта обычно не рыпаются, когда их по-настоящему прижмешь. Борода же был из другого теста. Он казался среди них существом с другой планеты. Таким же, как Ферал. Нельзя сказать, чтобы они были похожи. Ферал был сдержан и образован и даже обладал своеобразной моралью, хотя и весьма извращенной. Борода же был форменным маньяком-убийцей. Но оба жили в каком-то другом измерении. Их нельзя было превзойти крутизной, потому что сами они не были крутыми. Их жестокость была совершенно иного рода. Именно поэтому они так и беспокоили Рыжего Генри, самого крутого из всех крутых.