— Поздравляю. — Уилл заставил себя улыбнуться. Саймон, сын кожевника из Чипсайда, теперь занял более высокое положение, чем у него.
Уилл допил вино и встал. Голова слегка кружилась.
— Сейчас я тебе расскажу, как идти в прицептории.
— Ты со мной не пойдешь?
— У меня здесь дело, а тебе нужно явиться перед маршалом. Думаю, те рыцари ему уже доложили.
— Да… — Саймон замолк. — Я ведь еще не сказал тебе, что среди тех рыцарей есть один твой знакомый. Гарин де Лион.
— Гарин?
— Да. — Поднимаясь, Саймон ухватился за край стола, чтобы удержать равновесие. — Боже правый, да я пьян. Конечно, он слишком горд своей рыцарской мантией, чтобы ждать таких, как я. Мне повезло встретить тебя, а то бы добирался до прицептория несколько дней.
— Гарин — рыцарь? — спросил Уилл, уже зная ответ.
— Ага. — Саймон кивнул. Затем хлопнул Уилла по плечу. — Завтра, когда полечим наши больные головы, ты все же расскажешь мне, почему до сих пор ходишь в сержантах. — Затем весело добавил: — Но не думай, что для меня это важно. Кому оно вообще нужно, рыцарство?
— Действительно, кому?
Рассказав Саймону, как идти к прицепторию, Уилл поплелся по рю Сен-Жак. В животе от выпитого было неспокойно, а новости Саймона окончательно испортили настроение. Он, конечно, радовался встрече. Два старых друга сейчас здесь, в Париже, заняли достойное положение для своего возраста и статуса. Но все равно на душе было пакостно. Он пытался представить Гарина рыцарем, но видел только худенького золотоволосого мальчика со ссадинами на лице. Вспомнились слова Элвин: «Эврар не может вечно отказывать тебе в праве на рыцарскую мантию». Около месяца назад, после очередной попытки поговорить с Эвраром о посвящении, Уилл принял решение до конца года отправиться на Святую землю. Он знал, что отец сейчас в Сафеде. Если бы только за это время удалось стать рыцарем.
Уилл коснулся рукоятки фальчиона, уже давно не использовавшегося в деле.
Рядом с Доминиканским колледжем он свернул в узкий переулок, уводящий к пергаментной мастерской. Из трактира неожиданно вышел крупный мужчина с кружкой эля в руке, и они столкнулись. Содержимое кружки выплеснулось на одежду незнакомца.
— Черт возьми! — воскликнул он. Белый крест на черной мантии выдавал рыцаря-госпитальера.
— Извините. — Уилл посторонился. — Я вас не увидел.
— Не увидел? — строго спросил рыцарь, отряхивая мантию. — Ты слепой?
— Я же извинился.
Уилл хотел идти дальше, но госпитальер схватил его за руку. Медленно обшарил глазами тунику Уилла и презрительно усмехнулся:
— Тамплиер? — По сильному запаху изо рта и свинцовому взгляду Уилл предположил, что сегодня эта кружка эля была у госпитальера далеко не первой. — А что ты собираешься делать с этим? — Он кивнул на кружку.
Уилл вырвал руку.
— Я извинился. Считаю, что в большем нужды нет.
— В чем дело, Рейзкин?
Уилл обернулся. Из трактира вышли четверо рыцарей с кружками. Все госпитальеры.
Тот, кого назвали Рейзкином, с трудом повернулся и жестом показал на Уилла:
— Этот кусок дерьма из Темпла разлил мой эль и хочет удрать не заплатив.
— Извинись перед нашим товарищем! — потребовал рыцарь, прыщавый юноша года на два старше Уилла.
— Я это уже сделал, — произнес Уилл, стиснув зубы. — Но ваш товарищ слишком упрям, чтобы принять извинение.
— Ах ты, щенок! — рявкнул Рейзкин. Он отбросил кружку и потянул рукоять меча.
— Оставь парня в покое, Рейзкин, — сказал рыцарь постарше. — Он всего лишь сержант.
Уилл покраснел и положил руку на рукоять фальчиона.
— Пошли, Рейзкин, — позвал рыцарь. — Я куплю тебе еще эля.
— После того, — Рейзкину наконец удалось вынуть меч, отчего он сделал несколько шагов назад, — как я преподам этому карлику урок!
Пошатываясь, госпитальер двинулся на Уилла. Тот выхватил фальчион.
— Остановись! — крикнул пожилой рыцарь. — Я его успокою. — Он схватил Рейзкина за плечо. — Довольно, брат.
Прыщавый рыцарь показал на меч Уилла.
— Похоже на настоящее оружие! — Он захихикал. — Только очень древнее.
Ему пришлось оборвать смех, когда Уилл поднял фальчион и сделал выпад. Госпитальеры замерли. Конец фальчиона был направлен в горло Рейзкина. Уилл забыл обо всем. Его охватила ярость. Впервые за эти годы он не подавлял свою волю.