Таковы основы злой магии Саурона — он способен работать с «Моргот–составляющей» в неживой материи. Когда речь идет о Кольцах Власти, это огонь и золото. Именно так объясняется и общая «запятнанность» Средиземья (за пределами Лотлориэна, особым образом защищенного). Вот почему природа подвержена недугу и порче, вплоть до энтропии, вот почему эльфы устают от мира. Дело не столько в их долгожительстве, сколько в «тяготении к Мелькору», заложенному в земной материи, включая материю их тел, пока они — в Средиземье.
Страшной хваткой вцепляясь в материальный мир, Моргот утратил (или обменял, или передал) большую часть своей исходной «ангельской» силы, как разума, так и духа… Мощь Саурона, относительно меньшая, была сконцентрирована; огромная мощь Моргота — распылена.
В «Мифах преображенных» Толкин объясняет также, что мотивы Моргота основывались главным образом на отрицании всего сущего, а Саурон (подобно падшему Саруману последующей поры) ничуть не возражал против существования мира как такового, пока тот у него под контролем.
В нем еще оставалась некая остаточная конструктивность — наследие его изначально благой природы: он всегда любил порядок и согласованность и терпеть не мог неразбериху и отнимающие время разногласия; это положительное свойство в результате и послужило причиной его падения и возвращения ко злу.
Империя Саурона — это империя иного уровня и порядка, нежели морготовская, хотя благодаря концентрации власти Саурон временно стал сильнее Моргота на его поздней, «распыленной», стадии. Такая империя опирается не только на рабов вроде орков, но и на добровольных вассалов–людей (восточане и прочие), которые, ради предполагаемой выгоды или из страха перед возмездием, платят дань Мордору и даже, будучи призваны, шлют армии сражаться на стороне Саурона. Договоренности между «империями зла» нередки и теперь.
Как же нам поступать с таким врагом? Толкин хорошо знал об искушении, подстерегающем праведных — воспользоваться дурными средствами во имя благой цели. Так некогда пали великие, так могли пасть Гандальв и Галадриэль; так можем пасть и мы. Восточане могут обрести спасение. А как же насчет орков, которых Моргот не создавал, но лишь расплодил и склонил ко злу? В «Мифах преображенных» есть интересное замечание. Орки, пишет Толкин,
вероятно, утратили возможность спастись (по крайней мере, силами эльфов и людей), но Закон распространяется и на них. Хотя с ними — пальцами руки Моргота — сражаться приходится насмерть, нельзя обращаться с ними на их собственный лад, жестоко и вероломно. Пленников нельзя пытать, даже для того, чтобы добыть сведения, необходимые для защиты жилищ эльфов и людей. Если орк сдается и просит пощады, надо пощадить его, даже с ущербом для себя. Так учили Мудрые, хотя среди ужасов войны к ним не всегда прислушивались.
Толкин неизменно настаивал на том, что его сага — не аллегория. Мордор — не нацистская Германия и не советская Россия, равно как и не Ирак Саддама Хусейна. «Спрашивать, правда ли, что орки «на самом деле» — коммунисты, по мне, не более разумно, чем спрашивать, являются ли коммунисты орками» (L 203). Однако Толкин не отрицал, что его повесть «применима» к современным событиям; более того, подтверждал это. Применима не просто как притча, иллюстрирующая опасности машинной цивилизации; она вскрывает причины опасности — леность и глупость, гордыню, жадность, безрассудство, властолюбие. Все они воплощены в разных народах Средиземья (L 203).
Этим порокам Толкин противопоставляет доблесть и учтивость, доброту и смирение, великодушие и мудрость, заложенные в тех же самых сердцах. Есть универсальный нравственный закон, но это — не закон тирана. Это закон, который позволяет нам обрести свободу.
Толкин описывает не что иное, как наш собственный мир, пусть и средствами жанра фэнтези, и «великая легенда», которую он пересказывает, продолжается по сей день[33].
33
Прибавим, что в тяжелейшую эпоху 70–х годов (примерно с 1968 по 1985) несколько читателей Толкина, скажем Аверинцев, Венулова, Муравьев, осознанно воспринимали книгу именно так (Прим. ред.).