Сам Толкин глубоко чтил евхаристию. Он старался ходить к мессе каждый день. Пока он жил в Оксфорде, посещал он, по всей видимости, либо церковь св. Алоизия (в ту пору она находилась в ведении иезуитов, теперь ею ведают ораториане), либо церковь св. Григория и св. Августина, выше по Вудсток—Роуд. В письме к сыну Майклу Толкин говорит: «Единственное лекарство для слабеющей и убывающей веры — это приобщение Святых Тайн… Частое применение наиболее эффективно. Семь раз в неделю принесут больше пользы, нежели семь раз через промежутки» (L 250). А задолго до того из–под пера его вышло такое признание:
Из мрака моей жизни, пережив столько разочарований, передаю тебе тот единственный, исполненный величия дар, что только и должно любить на земле: Святое Причастие… В нем обретешь ты романтику, славу, честь, верность, и истинный путь всех своих земных Любовей, и более того — Смерть: то, что в силу божественного парадокса обрывает жизнь и отбирает все, и, тем не менее, заключает в себе вкус (или предвкушение), в котором, и только в нем, сохраняется все то, что ты ищешь в земных отношениях (любовь, верность, радость), — сохраняется и обретает всю полноту реальности и нетленной долговечности, — то, к чему стремятся все сердца[58].
Знаменательно, что слова о значении евхаристии завершают собою длинное письмо (L 43), полное советов насчет еще одного важнейшего таинства в жизни Толкина — брака. Толкин предостерегает сына против чрезмерной идеализации любовной романтики и даже против стремления отыскать «родную душу». Это обернулось горем для стольких мужчин и женщин, и холостых и незамужних, и семейных. Толкин признает, что его собственный случай — исключителен, но дает понять, что даже он сам не то чтобы совсем не знаком с разочарованиями и горестями, способными омрачить счастливейший из браков[59]. Браки, даже самые удачные, — это «ошибки» в том смысле, что (по крайней мере, теоретически) можно было бы подыскать более подходящего партнера. Рано или поздно, скорее всего, возникнут трения. Вступивший в брак должен ясно осознавать, что «родная душа» — не какой–то теоретический «партнер» и даже не реальная личность, встреченная, к сожалению, «слишком поздно», но просто–напросто — та (или тот), с кем тебя соединили узы брака.
О том, сколь большое значение Толкин придавал браку как состоянию и как духовному пути, можно прочесть в наброске длинного письма к Льюису, который предложил две разновидности брака: нерасторжимый христианский союз и гражданский брак, который при необходимости можно расторгнуть. Толкин считает, что христианское учение о браке — «моногамном, постоянном, обязывающем к безоговорочной верности» — никак нельзя сравнивать с мусульманским запретом на употребление вина (а именно на этот запрет Льюис ссылается как на пример религиозной догмы, которую не надо навязывать всем и каждому). Христианский брак и целомудрие — это не какой–то особый обычай или доктрина для избранных. Напротив, это естественный и здоровый образ жизни для всех представителей рода человеческого; иначе было бы «недопустимой жестокостью» навязывать его даже христианам (L 49).
В 1920 году еще один «инклинг», принадлежащий, правда, к Англиканской церкви, выступил в защиту нерасторжимости брака. В «Набросках романтического богословия» Чарльз Уильямс описал брак не как социальный договор, но как «средство спасения». Развод — это «попытка аннулировать таинство, уже вступившее в действие». «Оно не то, чтобы нежелательно; для христиан оно просто невозможно, какая бы формула при этом ни произносилась и какая бы церемония ни совершалась. Едва работа началась, остановить ее невозможно, к добру или к худу». Под «работой» подразумевается взаимное освящение, достигаемое лишь через «полную самоотдачу», и одна из форм такой самоотдачи — это брак.
59
В книгу «Неоконченные предания» вошла повесть о несчастливом браке: история морехода Алдариона, ставшего шестым королем Нуменора, и его жены Эрендис.