Это ощущение свободы и желанной бесконечности; но и чувство, что мы вернулись домой в конце долгого пути. Одним словом, мне кажется, это отблеск запредельного, возможность почувствовать, его — уйти из–под власти всех ограничений, за пределы самого времени, туда, где красота сливается и смешивается с истиной и милостью.
Стремление к запредельной красоте неразрывно связано с печалью, с ощущением бесконечной удаленности или разлуки — ведь мы так далеко от дома. Толкин соотносит его со звездным светом, с музыкой, с шумом воды. Эльфийское искусство обращено главным образом к памяти, и потому в нем есть печаль. С ходом времени бремя воспоминаний становится все тяжелее; а когда время завершится, память останется только у эльфов.
Трагедия их в том, что их тоска и любовь обращены к этому миру, а он — не вечен. Жизнь их неразрывно связана с тварным миром, который можно созерцать и осмыслять, и с «вторичным творчеством», которому они предаются согласно своим дарованиям.
В конечном счете, Толкина занимает то, что сам он называет «облагораживанием» рода человеческого, а мы уже убедились, что это подразумевает учение о праведности и красоте. «Эльфийское», смешавшись с человеческой сущностью, облагораживает нас, поскольку эльфы — это наша связь с первозданным Светом. Их наследие в нашей крови (как элемент нашей природы) дарит нам возможность вспомнить Свет, сиявший в глазах тех, кто жил в Валиноре задолго до появления луны и солнца.
Свет «искусства, неотъединенного от разума»[93] — свет изначального соучастия. Он омывал мир, изливаясь из рук Творца, когда «увидел Бог, что это хорошо»[94]. Чуткая восприимчивость к этому свету или к воспоминанию о нем и привлекает нас в эльфах. Без тоски по свету и красоте мы никогда не смогли бы прийти к новому, более сознательному соучастию или приобщению, которое предвосхитили Барфилд и Толкин, хотя и по–разному. Как считал Толкин, такое приобщение стало возможным во Христе, через дар Святого Духа. Тем самым христианское искусство, в отличие от искусства эльфов, способно преодолевать и отражать бесконечное расстояние между небом и землей. (Полотно Фра Анжелико[95] сияет небесной славою, сквозь земные формы[96].)
Люди ищут в будущем того же, что эльфы ищут в прошлом. Если нам суждено обрести свет и узнать Создавшего нас, когда «взойдет утренняя звезда в сердцах наших», любовь к красоте, которую сперва дает, потом отбирает у нас время, входит в нашу правду. Добавление «эльфийского» к человеческому означает для Толкина то высокое беспокойство, ту «восходящую любовь» к запредельному, которые неотъемлемы от христианства, мало того — лежат в его основе. Без этого наши души не обретут восприимчивости, останутся твердыми и закрытыми, тогда как должны быть текучими и открытыми.
— Эльфы! Чего б я ни дал, только бы взглянуть, какие они! Возьмите меня на эльфов поглядеть, когда пойдете, а, господин Фродо?
Нить «эльфийскости» вплетена в человеческую природу через браки Берена и Лутиэн, Туора и Идрили, Эарендиля и Эльвинг. И наконец, брак Арагорна и Арвен предвосхищает Эпоху Людей, в конце которой и живем ныне мы. В Минас Тирите вновь зацветает Белое Древо, и «на небо высыпали все до единой звезды».
Прах Толкина покоится рядом с прахом его жены на Вулверкотском кладбище, чуть севернее Оксфорда, — под могильным камнем, на котором, как он и просил начертаны имена Берена и Лутиэн. Любовь этих великих героев Первой Эпохи — поэтическое осмысление собственной духовной и психологической биографии, завершившейся уходом в неведомый мир смерти.
Если история Берена и Лутиэн была для Толкина настолько важна, чтобы увековечить ее на могильном камне, вероятно, он воспринимал Берена и Лутиэн как «архетипы» человека и эльфа. То, что один из них — мужчина, а другая — женщина, предполагает, что Толкин наделял эльфов качествами, которые в значительной степени соотносил с женщинами, то есть чуткостью, созидательностью, музыкальностью, красотой, неизменной памятью, глубокой мудростью, несокрушимой верностью. Если это так, то «гендерная динамика» (иные критики у Толкина ее не усматривают) оказалась в самом центре и этой легенды, и всего цикла в целом, пусть и в прикрытой форме. Она представлена через исторические взаимоотношения эльфов и людей, причем отношения эти «переплелись» в нескольких судьбоносных браках, благословенных богами. Любовь к красоте, которую Толкин символически изображает как любовь к эльфам, и к Фаэри, и следовательно, к чарам, к воображению, к созиданию теснейшим образом связана с любовью мужчины и женщины. В жизни самого Толкина все так и есть — сочинительством он занялся в пору своего романа с Эдит, его творчество неразрывно связано с нею и с детьми. Кому, как не им он читал многие свои истории!
95
Фра Анджелико (
96
Джон Сауард рассуждает на эту тему в работе «Красота святости и святость красоты» (Ignatius Press, 1997).