Разнообразные обычаи “избегания”, столь распространенные у горских народов Кавказа, возможно, несут в себе отголосок того мистического ужаса, который у их предков вызвал отвратительный поступок Ханаана; с этим же связан запрет обнажаться в горах; даже во время омовения в реке нужно пользоваться каким-либо покровом.
Имя преступного сына стало нарицательным для той стороны человеческой натуры, которую назвали “хамством”. Судя по тому проклятию, которое произнес Ной, хамство достигло крайних пределов в душе Ханаана, потомство которого за это обречено на лишение свободы; с библ. именем КНААН связано евр. КНИА: покорность, рабство. Яркое описание этой формы зла дает И. Мардов (стр 19-20): “В Кнаане нет искры Бога. Он – остаток жившего до потопа человечества, о котором сказано, что “все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время” (Быт. 6:5). На кнаанской душе были основаны культы Астарты, Ваала, Дегона, Молоха, нравы Содома и прочее. Кнаанская душа определяет быт, нравы, представления и поведение блатного уголовного мира…. Кнаанское зло– мощное явление в жизни человечества. Кнаан – осквернитель человеческого в человеке, Ноя в нас … Кнаанова глумливая ухмылка сопровождает одухотворенных людей. Кнаан или наглый мерзавец, презирающий все устои общества, или холоп, рабская натура. Кнаану неведомы ни стыд, ни позор. Немало кнаанов, бесноватых и растленных, вечно ходят между людьми, ожидая своего часа. И дом их, как и предрекал Ной – в неволе …”.
Одним из последствий описанного в Библии события стало возникновение новой специфической религии; в ее основу была положена нечестивая идея о низвержении и оскоплении отца богов; так было мифологически “узаконено” отречение от земного отца, которое, по существу, совершили Хам и, в особенности, Ханаан. Базисная идея была дополнена воспоминаниями о вселении ангелов в людей; эта предпотопная история трансформировалась в образы антропоморфных богов, сходящих на землю и вступающих с людьми в разнообразные, в том числе брачные отношения. Именно эту религию Библия называет “язычеством”; именно против нее выдержал смертельную войну еврейский, христианский, а затем исламский монотеизм. Но первый удар приняли на себя верные сыновья Ноя – Сим и Иафет.
Хотя в Библии Сим назван “старшим” (Быт. 10:21), есть основание считать, что старшим был Иафет; это отражено в том факте, что с него Библия начинает генеалогию потомков Ноя. С этим соглашается предание, сохраненное в Талмуде: “Сим же назван первым потому, что он был мудрее всех”. Поскольку основной библейский текст формировался в эпоху возвращения из вавилонского плена, то перед его составителями стояли три сверхзадачи: 1) обосновать единство человеческого рода (прежде всего, семитов, египтян и персов); 2) утвердить духовное первенство Израиля; 3) дать религиозную санкцию политической экспансии дружественных евреям персов. Все эти цели достигнуты в библейской “таблице народов” (Быт. гл.10), которая для многих поколений этнографов была одновременно и лучом света и камнем преткновения. Согласно нашей концепции, Библия перечисляет сохранившиеся в предании имена адамитов, потомков Ноя, ставших вождями и духовными руководителями множества племен, язык и этнические особенности которых сложились задолго до появления адамитов и независимо от них. Некоторые из этих племен приняли на себя имена своих новых вождей, другие этого не сделали, чем создали большие затруднения для будущих этнографов. Дополнительные сложности возникли из-за попыток еврейских, христианских и даже современных ученых понимать библейскую таблицу народов слишком буквально. Так, в современной лингвистике есть термины: “семитические”, “хамитические”, а, благодаря Н.Я. Марру, и “яфетические” языки. Путаница понятий возникает из-за того, что многие из сынов Сима могли быть вождями племен, язык которых не относится к числу тех, которые сейчас называют “семитическими”; сами же сыны Сима говорили не на “семитском” языке, но на языке Ноя, то есть на адамитском. То же самое можно сказать по поводу Хама, Иафета и их ближайших потомков.
8. Сквозь призму лингвистики.
Современный лингвист Владимир Орел (154-155) утверждает:
“Увеличение хронологической глубины лингвистической реконструкции не только влечет за собою выявление все более древних механизмов номинации, но и дает – пусть весьма грубую – разметку самой духовной эволюции. Если реконструкция на семитском или индоевропейском уровне позволяет восстановить богатый словарь, значительную часть которого составляет сложная по внутренней форме лексика духовной культуры, в частности, достаточно разнообразная лексика, относящаяся к религиозным представлениям, то переход к следующему уровню реконструкции … и, как следствие, к следующему хронологическому срезу открывает перед нами принципиально новую картину. Богатая лексика, связанная с флорой и фауной, в семито-хамитском праязыковом состоянии соседствует с более скромной, но все же хорошо развитой терминологией примитивных ремесел и разнообразными терминами родства. Тем сильнее контрастирует с этим богатством бесспорная бедность понятий, традиционно относимых к сфере духовной культуры”. В нашем контексте особенно многозначительной является констатация автора: “Идея божества представлена изолированными и этимологически не вполне ясными лексемами…” Для нас важно проследить ту религиозную традицию, которую привносили потомки Ноя в качестве миссионеров, жрецов или вождей. Каждый из них, безусловно, должен был изучить язык племени, к которому пришел, но сам он мог принести с собой лишь один язык – адамитский, который со временем в той или иной степени смешался с собственным языком племени. Мощность “адамитского” слоя может быть очень различной в разных языках – в зависимости от уровня развития базисного языка и от степени духовной восприимчивости племени к адамитскому влиянию. Хотя в дальнейшем адамиты, вследствие смешанных браков, растворились среди возглавляемых ими племен, однако, их вклад в генофонд во всех случаях невелик из-за их относительной малочисленности; но решающее значение имеет их вклад в духовность, культуру и язык. Уникальность абхазского языка в этом отношении обусловлена тем, что племена, жившие на территории Абхазии, находились в тесном и постоянном контакте и под культурным водительством рода адамитов – “аергов” в течение четырех тысяч лет: половину этого времени – до потопа, и столько же – после него.
“Нельзя без баскского и с ним увязанных яфетических языков Кавказа пройти в глубину начал латинской речи, нельзя без абхазо-черкесских материалов, в увязке с баскским и берберским, разъяснить греческий язык… подойти к правильной постановке изучения вообще генетических вопросов речи… Абхазский язык и в настоящем своем состоянии представляет строй речи, систему, более архаичную, чем язык шумерских клинописных надписей, имеющих сейчас изначальную дату почти шесть тысяч лет” (Марр Н.Я., стр. 62-64). Современная лингвистика имеет бесспорные успехи в изучении родственных связей и генетической принадлежности так называемых “изолированных” языков, т.е. языков, для которых до настоящего времени не удалось найти определенного места в генетической классификации. Последние открытия доказывают тесную связь северокавказских (абхазо-адыгских и нахско-дагестанских) языков с другими изолированными языками: хаттским, баскским, минойским ( догреческим), этрусским.
Р.А. Агеева и С.А. Ромашко в научно- аналитическом обзоре “Вопросы родства языков” пишут: “ Интерес к проблемам языкового родства имеет давнюю историю. Уже около двух столетий работа над ним ведется на серьезной научной основе, систематически и с применением строгой методологии… Генетическая классификация – и это принципиально важно – не произвольна, она отражает реальный ход исторических событий, определивших судьбы тех или иных языков. Исследования по языковой генеалогии приносят результаты, проливающие свет не только на прошлое языков, но и на прошлое их носителей. Родственные связи между языками, следы языковых контактов – отражение различных этнических, социальных и культурных процессов прошлого, в некоторых случаях – чрезвычайно глубокой древности. Здесь лингвисты вступают во взаимодействие с историками, археологами, этнографами.”
Исследования изолированных языков в этой связи представляют особый интерес: именно здесь можно ожидать наиболее существенных открытий. Несмотря на бесчисленные попытки объяснить его происхождение, языком вне генетических классификаций остается шумерский, самый древний среди известных науке по письменным памятникам. Особенности шумерского письма не всегда позволяют определить звуковой состав слова; с другой стороны, имеется слишком мало текстов на других языках, столь же древних, как шумерский. В этой связи абхазо-адыгские языки представляют собой исключительную ценность как сохранившийся в живом употреблении реликт древнейших языков, современных шумерскому или даже древнее его. Так, в шумерском языке выделены древние заимствования неизвестного происхождения: так называемый “банановый субстрат” – открытые слоги, напоминающие слово banana; это дает основания предполагать, что предки шумеров пришли на свою историческую родину с какой-то другой территории. Наиболее вероятными считаются гипотезы, связывающие шумерский язык с эламским, дравидийским или северокавказскими. Наше предположение о яфетическом жреческом миссионерстве позволяет связать эти гипотезы воедино: имеются автохонные, независимые пласты северокавказских, шумерского, эламского, дравидийского и др. языков, на которые наложен общий родственный пласт адамитского языка, в наибольшей степени представленный в современном абхазском. В частности, “банановый субстрат” в шумерском естественно объясняется как пласт религиозных понятий, связанный с именем Всевышнего Бога АН, с которого в адамитском языке начинались все существительные (сохранившийся префикс А- в абхазском).