Я резко поднимаю руку, прерывая его. У меня есть новости. Вообще мне следует их рассказать но вместо этого я хочу запихать их себе в глотку. Он может передумать и насчет колледжа, и насчет того, чтобы жить со мной, и я боюсь, что если не расскажу ему все сейчас, у меня больше никогда не хватит смелости это сделать.
– Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– Ладно.
– Это… Это тяжело.
Его глаза пристально вглядываются в мои, и я отвожу взгляд, переводя его на соседний столик, где какая-то латиноамериканка заходится в рыданиях.
– Элизабет, что бы ни случилось, я пойму.
– Я так рада, что вокруг нас сейчас куча народу, – неслышно шепчу я.
– Что ты говоришь? – тревожно переспрашивает он. – Почему ты рада?
– Нет, ничего.
На его лице отражается боль. Он откидывается на спинку кресла, и я открываю рот, чтобы наконец-то сказать ему правду, когда вдруг громкий скрежет пронзает комнату. Звучит так, будто по полу тащат стул, затем разносится какой-то треск. Я спрыгиваю со стула, ныряю под столешницу в поисках укрытия и даже ударяюсь об нее головой. Я озираюсь, расширенными от ужаса глазами ищу источник этого звука. Как будто кто-то пронес пистолет или еще какое оружие. Папа тоже здесь, под столом, лицом к лицу со мной, и я слышу, как он шепчет:
– Мне противно просить об этом, но она – наш единственный выход.
Из динамиков разносится голос, быстро выпаливающий инструкции – заключенным выстроиться в ряд у стены, посетителям собраться у стены напротив.
– Ты хочешь, чтобы я нашла ее? – с немалым удивлением спрашиваю я. – Да она даже видеть меня не захочет.
– У нас нет других вариантов. Она единственная, кто может помочь.
– И она мне не навредит?
– Нет. Мне – да, но не тебе, – заверяет он, берет меня за руку и добавляет: – Она винит меня. Не тебя.
– К стене, – командует крепко сложенный охранник и тыкает ботинком папу в спину, заставляя его встать. – На сегодня посещение окончено.
Выбираясь из-под стола, я своими глазами вижу, что «свободный» и «заключенный» – понятия, легко меняющиеся местами. Я смотрю, как отец встает в строй, пока сама присоединяюсь к другой группе людей. Все вместе мы беспомощно смотрим, как лица тех, кого мы любим, исчезают за сталью и стеклом. Это не первый раз, когда подобное происходит. Пару месяцев назад кто-то притащил контрабанду, и часы посещений были отменены. Сегодняшние виновники – тощий белый парень, уже закованный в наручники, и еще более тощая женщина, прижимающая к окровавленному носу ладонь. Охрана ведет ее в медпункт. Она изменила? Попросила о разводе? Или, может быть, узнала, что у него есть любовница? Папа одними губами говорит мне: «Я люблю тебя», и его уводят в камеру. Наш разговор остается неоконченным. Вся наша жизнь – одна прерванная беседа за другой, нерегулярная переписка и нечастые посещения. Я так много знаю о нем – и еще больше о нем не знаю. Направляясь назад к Диане, я вдруг понимаю, что смогла избежать разговора, которого так боялась, но не испытываю облегчения, а чувствую, что в груди разливается ощущение несправедливости. Совсем как тогда, когда отца приговорили к двадцати годам тюрьмы и я поняла, что он больше не будет частью моей жизни.
Я напоминаю себе, что после этого ничего особенно и не изменилось.
Глава 2
Шарлотта
Ранний вечер. Последние лучи солнца над Канзасом исчезают вместе с последним глотком Пино-нуар. Я наклоняю бутылку, чтобы налить себе еще, но в бокал стекает всего лишь несколько капель. Я горестно качаю головой, раздумывая над своей способностью поглощать обильное количество вина в рекордно короткие сроки. Затем недолго оплакиваю потерю еще одной бутылки. Дзынь! И она отправляется в мусорное ведро.
Телефон разражается пронзительной трелью, отвлекая меня от дел. Мои руки сжимают тесто куда сильнее, чем надо, и я перевожу взгляд на телефон. Любой миллениал мгновенно возненавидел бы это старомодное чудовище. Он бы отлично вписался в музейную коллекцию, но вместо этого все еще гордо красуется на стене в моем доме. Мои студенты – а преподаю я английскую литературу в общественном колледже – поверить не могут, что я пользуюсь стационарным телефоном. Когда же я говорю, что отказалась от электронной почты в пользу настоящих бумажных писем, они и вовсе стонут в протесте.
Рискну ли я снять трубку? Мой пульс подскакивает, сердце в груди начинает стучать просто бешено – я приближаюсь к панике. С телефоном у меня сложные отношения, постоянно сменяющиеся от любви до ненависти. Я неизбежно в нем нуждаюсь и ужасно боюсь того голоса, который могу услышать в трубке.