Зуб на зуб не попадал, босых ног она уже не чувствовала, в ушах ломило от визга. Лиза подбежала к висячей двери, насколько позволяла длина веревки.
Она уже поняла, что сил расшатать колья ограды у нее не хватит. Может быть, удастся распутать узлы и проскользнуть под дверь?
Оказалось, однако, та приподнята на столь малую высоту, что под нее можно протиснуться только плашмя. Дверь держалась на оцепах, которые были насторожены на язычках, привязанных к дощатой приваде. Все вместе напоминало огромную мышеловку. Лиза догадалась: волки, которых приманит своим криком обезумевший поросенок, сбегутся к садку и, протиснувшись под двери, будут стараться достать запертую животину, прыгать вокруг загородки, а значит, рано или поздно наступят на язычки. Дверь сорвется, и выход волкам окажется заперт.
Хотя зачем им рваться к поросенку? У них будет более легкая добыча!
И в это мгновение в глубине еловой чащи зародился, а потом раскатился над лесом и взмыл к быстро меркнущим небесам леденящий душу волчий вой.
Лиза рванулась к присыпанному снегом язычку, чтобы, нажав на него, обрушить дверь и получить хоть какую-то защиту, но веревка была слишком коротка, и она упала, не дотянувшись до язычка. Вскочила, кинулась к деревянной притраве, думая вскарабкаться на нее. Нет, не пускает веревка! Тогда она попыталась распутать узел, но он был слишком тугой, а пальцы онемели, едва слушались. Последняя надежда! Лиза впилась зубами в петлю, охватывающую руку. Но веревка оказалась крепка. Она была пропитана дегтем и, залубенев на морозе, в кровь раздирала губы. На миг оторвавшись, чтобы перевести дух, Лиза увидела, что солнце неумолимо скатывается за острые вершины, в зените сгущается мгла, а на сугробах вспыхивают желтые огоньки…
То шли волки.
У Лизы вдруг иссякли последние силы. Да и мороз сковал тело, только и смогла, что прислонилась к ледяным кольям и с предсмертным, обреченным спокойствием следила за мельканием серых призрачных силуэтов уже совсем рядом.
«Матушка Пресвятая Богородица! – будто сквозь сон, подумала Лиза. – Господи, боже мой милостивый! Прими мою душу грешную! Сделай так, чтобы скорее… скорее!..»
Но было очевидно – скорой смерти ей не суждено, а ждет ее смерть мучительная. Тогда, в последнем трепете гаснущего разума, подняв скользкую, будто черная змея, веревку, Лиза захлестнула вокруг шеи петлю, затянула узел и что было силы рванулась в сторону…
Если бы она подождала немного, совсем чуть-чуть!.. Если бы подождала немного, увидела бы, как из леса выскочил Вайда, перебежал поляну, в немыслимом прыжке взлетел на оледенелые колья ограды и приземлился рядом с лежащей замертво Лизою. Он выдернул из-за пояса нож и полоснул по черной петле, стянувшей девичье горло. И, стремительно распрямившись, принял на тот же нож первого волка, который проник в садок и прыгнул, чая легкой добычи.
Если бы Лиза могла сейчас очнуться, она услышала бы, что в жуткое смешенье волчьего воя, тяжелого дыхания Вайды, предсмертного хрипа зверя, повизгиванья поросенка вдруг ворвался гром выстрела, и огненная вспышка вмиг развеяла алчную стаю. Серые тени таяли во тьме леса, на прогалину выбежал высокий человек, держащий наперевес ружье. За ним поспешала Татьяна с пылающим факелом в руке.
Лиза их видеть не могла, но цыган увидел. Запаленно дыша, он вскочил на деревянную крышу притравы, оттолкнулся и перелетел через высокий частокол. Вслед ему ударил новый выстрел, да напрасно: только снег осыпался с тяжелых ветвей, отмечая путь Вайды, который растворился меж елей, оставив цыганке и незнакомцу высвобождать из волчьего садка Лизу.
Недвижную, беспамятную. Но… живую.
7. Нижегородский семинарист
– Ну, полно, полно, девонька! Будет спать-то! Полжизни проспишь!
Этот ласковый голос Лиза, кажется, уже слышала. Теплый и мягкий, как летний ночной воздух. Лиза доверчиво открыла глаза.
О, господи! Опять это смуглое до черноты лицо с ужасными розовыми шрамами! Цыганка, Татьяна. А значит, где-то близко Вайда!
Подавляя ужас, Лиза осмелилась снова взглянуть в темное лицо и встретилась глазами с Татьяной. Та улыбнулась:
– Хватит тебе бояться. Никого больше здесь нет. Сгинул Вайда, будто сроду не бывал. – Почудилось, или в самом деле легкая печаль окрасила ее голос? Когда слушаешь ее, забываешь об уродстве лица… – А ты, гляди, более в обморок не ударяйся. Я извелась за тобой ходить-то! С самого октября без памяти лежишь. Раз пришла в себя – и опять провалилась в беспамятство!