– Здравствуй, моя хорошая.
Корова вела себя спокойно, только изредка помахивала хвостом, и Сиина облегченно вздохнула: волна ее страха досюда не дошла. Она повесила лампу на гвоздь, присела на корточки и потянулась к плохо промытому вымени. На руку брызнула теплая струя. Сиина обрадовалась, что для теленка оставили немного молока, значит, и ей хватит. Она лизнула ладошку, потом стала искать, во что можно подоить.
На крючке неподалеку нашелся щербатый ковш с почти истершимся ягодным рисунком. Сиина умудрилась нацедить добрый стакан молока и тут же жадно выпила. Как приятно было больному горлу ощутить во рту теплую, жирную сладость!
Утершись и покачиваясь от усталости, девушка двинулась дальше и обнаружила за перегородкой курятник, где на жердочках сидели, нахохлившись, сонные птицы. Шуму от их недовольства было много, но Сиина не отступила. Ей удалось найти три яйца и выпить их.
Успокоив желудок, она потушила и вернула на место лампу, но не смогла заставить себя выйти из сарая в завьюженную темноту.
– Обсохну немного и пойду, – шепнула она Цели, садясь в ворох соломы и подтягивая колени к груди.
Озноб скоро прошел, снова стало жарко. Сиина облизнула потрескавшиеся губы, вспоминая вкус теплого молока. Веки тяжелели. Боль в животе утихла, но навалилась болезненная слабость. Будто огромный медведь лег на Сиину, придавив ее горячей тушей. Она забылась в полубреду и уснула, не помня ни о Цели, ни о стоге сена, так и не дождавшемся ее.
Кошмаров не было. Наверное, они улетучились вместе с комком страха, прыснувшим во все стороны собачьим скулежом. Цель давила и ныла в грудине, но болезнь одолевала хуже некуда, и не осталось сил думать о боязни. Ломота дробила кости, прошибал пот, а потом вдруг морозило до трясучки. Горло совсем вспухло, глотать было больно, и нос забился.
Сиина проснулась, когда в переходе послышался звук шагов, но не сдвинулась с места. Вскоре грохнула, всполошив курятник, дверь, ведущая в сарай. Теплый свет озарил полумрак, и какое-то время на стенах бесились тени, а потом замерли: фонарь повесили на гвоздь.
– Ой! Мамочки! – взвизгнула молоденькая пузатая девица. Она схватилась за вилы и наставила их на порченую. – Ты кто такая, а?!
Сиина не догадалась прикрыть лицо.
«Чернодень на дворе, – вяло подумала она. – И болею я. Бежать некуда все равно. Одни сугробы снаружи».
Порченая сидела, не шелохнувшись.
– Ты кто? А ну пошла отсюда, уродка! – взвизгнула девушка, ткнув в нее вилами. – Пошла вон!
Неожиданное спокойствие было вызвано не только усталостью. Сиина вдруг поняла это.
– Одна ты? – спросила она, глядя на трясущиеся руки хозяйки. – Поэтому никого не зовешь?
– Д-дома он! Яхон! Яхон, тут чужая!
– Да уж не старайся, – сказала Сиина, с трудом поднимаясь. – И не волнуйся так. Ребеночку навредишь.
– Да ты! Уродка! Уходи отсюда! Уходи, не то заколю! – чуть не плакала девица.
Глядя на то, как она дрожит, Сиина ощутила прилив храбрости.
– Не прогонишь ты меня, – хрипло проговорила она. – Если я сгорю или замерзну, твоя вина будет. Мало ли кто у тебя родится, а? Никто же не знает, какая у ребеночка доля.
Это было жестоко и неправильно. Сиина боялась ранить других, но, чтобы выжить, она представила слезы детей, узнавших о ее гибели. Вопли Марха и рыдания Рори. Голос Астре в темноте шалаша и его последнюю просьбу.
Боль, которую причинила бы смерть Сиины любимым людям, не шла ни в какое сравнение с запугиванием этой маленькой незнакомой женщины, близкой к рождению малыша и оттого чуткой к проклятиям. Выбирая худшее из зол, порченая впервые обманула Цель.
– П-по-хорошему уйди, уродка! – слабо попыталась прогнать ее девушка, но все в ней уже надломилось, и Сиина почувствовала превосходство.
– Если по твоей вине умру, порченого родишь, – сказала она, отстраняя вилы и смело глядя в лицо зареванной хозяйке. – Ты меня не бойся. Я плохого ничего тебе не сделаю. А если прогонишь – в сугробе закоченею или сгорю под затмением. Вот тогда не поздоровится тебе. Грех на тебя ляжет. Не кричи лишнего. Никто про меня не узнает. Уйду потом, и спокойно заживешь. Муж твой где? Долго его не будет?
Девушка сбивчиво дышала, все еще не опуская вилы и глядя на Сиину уже не столько испуганно, сколько несчастно. И стало вдруг понятно: ей не больше семнадцати. И это всего лишь девчоночка. Круглолицая, полная, в синем цветастом платье, присборенном под пышной грудью, шали на плечах и кое-как повязанном спросонья белом платке.