Соседские мужики уже сидели в кузове и с уважением щупали черный ситец, которым был оббит гроб, тихонько переговаривались, потом закурили.
Фамарь Никитична держала Женю за руку. Вдруг водила, его, кажется, звали Голованом, заблажил дурным ржавым голосом кирного дебила:
— Ну, чео-о, блядь, стали? Давай выгружай ее! Мне еще на лесопункт конец делать!
Женя вздрогнул. Как по команде бабки завыли, морща свои и без того маленькие лица, глазки копеечкой, куриные шеи, а мужики, покидав окурки, поволокли тяжесть по доскам кузова, перегружая гроб на подставленные для того плечи.
А потом был весь следующий день, расцвеченный жидким глиняным редколесьем поздней осени. Туман двигался вместе с низким небом. Пахло ледяным зубным настоем заиндевевших лежалых листьев.
Женя вышел со двора. Улица была завалена дровами, привезенными по случаю на лесовозе. Где-то за забором ревела бензопила, черной трухлявой корягой упиралась в небо вымороченная колокольня на Филиале, у соседей гудела паяльная лампа, тянуло бензином и вонючей щетиной — палили борова. В длинной дренажной канаве дрожал пуховый студень — здесь жили толстозадые прожорливые утки со своими костяными глотками.
Женя спустился к карьеру. У самой воды, на врытой в землю бочке сидел Леха Золотарев, трава была вытоптана совершенно.
Женечка представил себе, что на дебаркадере толпились люди и некто, столь малоразличимый из них, уронил в глубину мутной цементной воды суповой половник. Половник блеснул своим фальшивым серебром и исчез, зарылся в ил, а ведь его вполне можно было бы приспособить к ловле слизней в луже у водоразборной колонки или выкапыванию червей.
Леха ковырял матового цвета болячку на губе.
— Помочь? — усмехнулся Женя.
— Не-е, я сам, мне дома мать не разрешает ковырять, говорит, будет заражение крови — и все, помрешь… — Леха косил глаза, оттягивал губу, морщился.
— Паром ждешь?
— Ну! — Леха кивнул. — Тебе собака не нужна?
— Не-а, не нужна. — Женя отвернулся.
— Жаль, а то мать говорит — пусти ты ее в лесу или утопи где, старая, скотина, стала, воет, блажит, житья от нее нет.
Вообще-то тут все действительно ждали парома, чтобы переправиться на тот берег, ведь многие из стоявших на дебаркадере работали в мастерских, ждали эту ржавую лоханку, в каких, как правило, с полей вывозят навозные кучи, реже — глину. По дренажным путям.
— Говорят, к тебе отец приехал?
Женя вздрогнул.
— Злой, что ли?
— Не знаю, я с ним еще не разговаривал, он на похороны опоздал…
— А может, он даже и добрый? — Леха пожал плечами, в том смысле что он и сам сомневается.
— …а ты ее отрави!
— Кого отравить?
— Ну собаку свою и отрави, если старая стала, сам же говорил.
Леха уставился на Женю:
— Да жалко вроде.
— А утопить не жалко? — Женя усмехнулся. — Привязать к ошейнику камень и закинуть подальше в карьер, пускай поплавает. А она еще будет кричать: «Леша, Леша, спаси меня и сохрани!» Это так бабка моя говорит: «Спаси и сохрани». А потом и захлебнется, в общем, все как положено…
В водяных кустах запутались цветные пятна нефти, пошли волны. Кряхтя и отплевывая кипяток, к дебаркадеру подвалил паром, нарисовав в глазах лебедку, троса, длинные вытертые поручни, треснутое и заклеенное газетой стекло рубки. Кинули трап. На берег вышли приехавшие из мастерских и кирпичного завода. Кочегар делал неприличные жесты контролеру. Все вышли и стали подниматься на холм к поселку.
Женя встал.
— Ладно, пошли на Филиал костер жечь.
Леха обернулся.
— Можно вообще-то. Удобрением, например. Оно у нас на чердаке припасено, а матери скажу, что костью поперхнулась.
— Зачем это?
— Как это зачем? Удобрения нигде нет, а нам еще гряды присыпать.
— Ну присыпай тогда.
Леха продолжал сидеть у воды.
— Ты идешь?
Такой толстый ушастый воротник пальто, спина зашита в нескольких местах, какие-то узоры шитья и прилипшая глина. Резиновые сапоги выглядывают из норы, откуда пахнет горячей капустой, извалянной в каше. Шапки почти не разобрать, ведь она хоронится. Может быть, шерстяная.
Скользко. Здесь мелководье.
Женя подошел и толкнул пальто в воду. Оно мгновенно набухло и превратилось в колокол.
— Ты чео-о, Жень, одурел совсем? — заорал Золотарев. — Давай вытаскивай меня, чео-о уставился?!
Потом допоздна жгли на Филиале костер и сушили одежду.