Ноль внимания.
"Ну, и не надо!" - наполовину обиженно, наполовину облегчённо подумал я и пошёл в бильярдную, где уже становился завсегдатаем, - на горе и печаль родителям и учителям своим, которым так и не удалось удержать меня от этого пагубного для советской молодёжи увлечения, и я только до восьмого класса приумножал собой ряды круглых отличников нашей школы.
Было бы глуповато покидать ряды круглых отличников только для того, чтобы стать заурядным игроком в бильярд. А чтобы стать заметной фигурой в этой удивительной игре, кроме способностей нужны были и регулярные тренировки.
...Вот и в тот раз - с утра, под дождём, рысью из дома в бильярдную "Рыбника". Наскрести по всем карманам шестьдесят копеек для часовой игры кое-как удалось.
Давненько уже, видать, стоит на обычном своём месте с приготовленными для разноски афишками дядя Митя - трудно подкараулить жертву в такую погоду. Седые космы волос на непокрытой голове слиплись; блестят от воды не только огромные несуразной формы ботинки, но даже клюка.
Торможу шаг около него - а вдруг попросит? Ни слова, ни звука. Дядя Митя неподвижным взглядом смотрит мимо меня. С волос, с кустистых бровей, с кончика носа капает вода.
- Дядя Мить... - я осторожно прикасаюсь к мокрому рукаву кургузого пиджачка художника.
Только теперь он перевёл взгляд на меня.
Я, казалось бы, давно знаю каждую чёрточку лица дяди Мити, каждую пуговицу и заплатку его поношенной одежонки, каждую трещинку и сучок его палочки, но вот так - глаза в глаза... Я впервые увидел, до мурашек по коже почувствовал, что вся жизнь дяди Мити, почти ушедшая из его высохшего, непослушного тельца, - там, в его глазах. Мига мне хватило, чтобы понять - каких бы ещё жестокостей не припасла судьба этому удивительному человеку, а ни слезинки не выдавить ей из этих глаз. Но и самой лёгкой улыбки никогда уже у них не получится.
Решительно беру всю оставшуюся стопку афишек:
- Я их все разнесу, дядя Митя. Всё равно делать нечего.
...Вот и в этот раз - разнёс фанерки-афишки по городу, принёс в мастерскую художника вчерашние.
Дядя Митя и с давними своими помощниками никогда не заводил никаких разговоров - тех разговоров о том-о сём, которые могли бы как-то сблизить собеседников, помочь им понять друг друга. Он даже "спасибо!" никогда не говорил.
- До свидания, дядя Митя.
И вдруг:
- Подожди, Алик.
Голос всё тот же - Бабы-Яги. Но сейчас было что-то такое в этом голосе... Вот сейчас я бы поверил, что дядя Митя когда-то умел гладить по головкам малышню и даже сюсюкать с ней. Во что ещё минуту назад ни за что бы не поверил.
И ни разу до этого я не слышал, чтобы дядя Митя кого-то назвал по имени. Ни разу! Даже в общении с директором "Рыбника" ему хватало местоимений.
... Из мастерской дяди Мити я вышел не с пустыми руками.
...Идём на Проход рассматривать нашу общую теперь тайну. Лёня и Игорёк ещё не видели - что же я несу в сумке. Ничего-ничего, потерпите.
Кивая на мою ношу, Игорёк, прищурившись, спрашивает
- Алик, а почему дядя Митя отдал это именно тебе?
Попытаться ответить, почему именно мне, - такая попытка могла бы обернуться надуванием щёк.
- Не знаю, - ответ, конечно, не очень убедительный, но и придраться к нему трудно.
Игорёк и Лёня только понимающе переглянулись - они знали о моей сверхсрочной службе у дяди Мити.
...Вот и Проход. Уходим по его песчаному берегу туда, где даже от самого шустрого и настырного зеваки успеем спрятать то, что мы сейчас должны внимательно рассмотреть.
Вынимаю это из сумки, разворачиваю, осторожно раскладываю на песке.
Никаких сомнений - когда-то это было частью ковра. Ковра, которому... Ну, пусть, и не тыща лет, но и меньше ненамного. Только века могут быть так безжалостны к известным своей стойкостью ковровым краскам.
Лёня спрашивает:
- А как эта штука оказалась у дяди Мити?
- Однажды к нему в мастерскую пришёл очень старый казах и попросил разобраться - что же изображено на этом куске ковра. Дядя Митя отпихивался от этой показавшейся ему идиотской просьбы, но тот аксакал не отступал от него: ты единственный художник в городе, только ты можешь понять, что тут изображено. Не выдержав, дядя Митя замахнулся на него клюкой, и тогда старик вынужден был сказать, почему он так настойчив. Уходя, аксакал оставил этот кусок ковра у дяди Мити, умоляя его подумать над тем, как расшифровать изображённое на нём. Это было несколько лет тому назад, и дядя Митя точно знает, что тот казах уже умер. Но и от его имени в мастерскую художника никто так и не пришёл. Да и было ли кому прийти.
Игорёк не выдерживает:
- Ну, а тайна? Тайна-то здесь какая?
Я оглянулся по сторонам и тихо сказал:
- Тот, кто отгадает заключённую в этом куске ковра загадку, найдёт огромный клад. Казахи называют его - Золотой Казан...
Замолкаем на какое-то время, ещё и ещё раз внимательно оглядываясь вокруг.
Тут и любой другой задал бы тот же вопрос, что и Лёня:
- А почему же дядя Митя за всё это время так и не попытался сам отгадать эту загадку?
Спрашивал я осторожно об этом дядю Митю и, по-моему, правильно передал товарищам смысл его скупого ответа: главный интерес в жизни не в том, чтобы удовлетворять свои желания, а в том, чтобы их иметь; а он уже давно не имеет никаких желаний.
У нас желания искать клады было - хоть отбавляй.