В 1607 году тут уже была крепость, кремль. Тогда же возник и посад.
Царский наказ предписывал новым воеводам пригласить в острог лучших самоедов и сказать им жалованное слово:
«Прежде приходили к ним в Мангазею и Енесею вымичи, пустозерцы и многих государевых городов торговые люди, дань с них воровством брали на себя, а сказывали на государя. Обиды, насильства и продажи от них были им велики, а теперь государь поставил в их земле острог от торговых людей беречь, чтобы они жили в тишине и покое и ясак платили в казну без ослушанья. Велено также было послать служилых людей, переписать самоедов и взять в острог заложников. Сюда же собрать торговых и промышленных людей и объявишь им, чтоб не смели торговать заповедными товарами — панцирями, шеломами, копьями, саблями, топорами, ножами и вином, а другим торговать вольно, платя десятину в казну».
По «Росписному списку 1625 года» город Мангазея снаружи имел такой вид. С приезда — в стене башня Спасская, проезжая, четырехугольная, а под ней двое ворот; башня Успенская, угловая от речки Остеровки; башня Ратиловская, угловая; башня Давыдовская, от реки Таз угловая, четырехугольная, и башня Зубцовская. Городские стены по 1,5 сажени (3,2 метра), вокруг города — 131 сажень (240 метров). Внутри острога находились две церкви — Троицкая и Успенская, — воеводский двор, съезжая изба, таможня, гостинный двор, торговая баня, амбары и лавки, тюрьма и избы населения. Постоянно проживающих в то время было около 100 человек, зато временно — промышленных и торговых — до 1000. «Женок беспутных» и опустившихся ярыжек-пропойц никто не считал.
Всё время между острогом и посадом шла необъявленная война, сменявшиеся воеводы и городские головы не уставали жаловаться друг на друга царю. Например, воевода Жеребцов писал на голову Курдюка Давыдова: «Стрельцы и козаки проигрались зернью донага, а Курдюк де сам скупшичает, дает зерншикам стрельцам и козакам деньги… Говорил ему в розряде, и при служилых людях, и при целовальниках, что он, Курдюк, так делает не гораздо, что служивым людям дает деньги в рост, и служилые люди от него проигрались донага». Наконец, во время воеводства Кокорева и Палицына, который поддержал посад, дело дошло до пушечной пальбы между воеводами.
Невозможно подсчитать количество ясачного инородного населения в мангазейском уезде. Воеводы отписывали в Москву, что здесь «люди кочевые и не сидячие, а живут, переходя с места на место и с реки на реку». Но из того, что, скажем, род Кислой Шапки (11 человек) платил 21 соболя, видно: мангазейцы отдавали соболей гораздо меньше, чем ясачные люди других сибирских уездов: везде полагался минимум 5 соболей с человека, а иные платили и по 10 и по 12. Притом мангазейские чиновники инородны хотя и платили ясак за аманатов (заложников), но в то же время получали государево жалованье — олово и одекуй, и если этого жалованья, отписывали воеводы, «дать им слишка, то ясака они принесут больше, а без жалованья платят мало, а иные и совсем ничего не дают». «Когда же приходят к зимовьям, то бросают ясак через окно в избу и чрез окно же ясачные сборщики отдаривают инородцев одекуем, оловом и хлебом. Мангазейские инородцы боятся входить в избы, чтобы ясачные сборщики не захватили их в аманаты, а сами не выходят к ним из изб, опасаясь от них смертных убийств, и потому сидят с аманатами, запершись».
Кормили аманатов отчасти хлебом, а большей частью падалью и собачьим кормом «юколой», состоящей из сушеной перегнившей рыбы, «подаваемой» в полужидком виде. То же «кушанье» из мяса называлось «порса».
Хотя пиша эта и не роскошная, но ценилась довольно дорого: пуд порсы стоил рубль.
Цифры ясачного сбора показывают, что иногородцы мангазейские доставляли в государеву казну значительный доход: таких сборов мягкой рухляди (пушнины) не было ни в одном сибирском городе. Но были и другие разнообразные доходы, собираемые с торговых и промышленных людишек, — городовые, чрезвычайные и десятинные.
Самой выгодной статьей денежных доходов, как и повсюду в государстве, была продажа вина и медовухи. До 1620 года продажа эта в Мангазее была вольная, ею занимались все, даже воеводы, и сильно наживались. Но 162 0 году на эту продажу обратил внимание тобольский воевода князь Иван Куракин и сделал донос в Москву: