При строительстве замка в нем сделали современную водопроводную систему. Ее схема однако была утеряна, и нынешний управляющий замка говорил мне, что ему придется перерыть массу земли, если что-то случится с отстойником.
Одна из комнат постоянно привлекает меня. Роспись на ее потолке должна иметь какое-то значение, но оно утеряно. Это маленькая комната в башне над главным входом, странная комната со старым зеркалом. Мне говорили, что это женский туалет. На росписях изображен цеппелин, плывущий над Северным Полюсом. А снаружи над раскаленной землей висит марево.
Барон прекрасный пианист и блестящий певец. В ту ночь, когда праздновалось новоселье, он был в хорошей форме. Гости с удивлением бродили по длинным комнатам. Они заходят в «Наполеоновскую комнату», в которой висят гравюры, изображающие эпизоды карьеры Бонапарта. (Неудивительно, что неудачливый офицер артиллерии был большим поклонником Наполеона!) Они трогают руками дубовый шкаф работы 1735 года, покрытый инкрустацией, и пытаются, как и я, обнаружить потайную скважину.
С уважением останавливаются перед выполненным маслом портретом крон-принца — его личным подарком барону. Они восхищаются шпагой с золотой насечкой, рукоятка которой сделана в виде волчьей головы с глазами из рубинов. Это первое из многих развлечений для гостей в этом отдаленном замке. Это — начало легенды.
Среди гостей из Германии, побывавших в замке, была сестра Хансхайнриха Эллен. Она была домашней учительницей принцессы Хермины, которая стала второй женой кайзера Вильгельма II. Когда она оставила место фрейлины, ее родители решили, что она избаловалась, и отправили ее в Африку, чтобы проучить ее. Эллен провела в Дувисибе год и учила готтентоток вязанию — это действительно был большой контраст с ее предыдущей жизнью. После второй мировой войны она, говорят, вела жизнь обычной крестьянки в Восточной Пруссии.
В замке Шлосс-Дувисиб довольно легко перенестись в прошлое. Больше всего мне там нравится старинный буфет в столовой с вырезанным из дерева виноградом и старыми бокалами для вина. В этой комнате висят портреты отца и матери барона.
Некогда здесь были выставлены серебряные кубки, которые барон получил в награду за его восточно-прусских лошадей тракенер на выставках и скачках. Несколькими трофеями он был обязан своему ценному ирландскому жеребцу Крекерджеку, который умер на его ферме от старости, и не одним — австралийской лошади, которая родилась в море между Мельбурном и Кейптауном и получила от барона имя Нептун. Сегодня в Дувисибемного потомков этих коней, но они бегают одичавшими по отдаленным уголкам фермы. Его скаковая лошадь Хассо стоит 2 000 фунтов стерлингов.
Барон всегда любил все высшего качества. Он завозил верблюдов из Египта и Аравии, коров херефордской породы, овец-мериносов из Австралии, и в 1910 году у него у одного из первых в стране было стадо каракулевых овец — с той поры Юго-Западная Африка и стала богатеть за счет черного каракуля. В дистрикте Мальтахёэ говорят, что барон нажил бы себе огромное состояние, если бы в 1914 году не разразилась война. Доподлинно же известно, что тратил он огромные состояния.
Он спускал их на азартные игры и попойки, которые длились по несколько дней. Каждый месяц он отправлялся в поселок Мальтахёэ в повозке, запряженной шестью лошадьми, за которой двигался фургон, нагруженный бутылками. Я видел сундук, позволявший хранить напитки холодными: изысканно оформленный, перехваченный металлическими обручами, с ячейками для бутылок любого размера и отделением для льда. Мальтахёэ в те дни состоял всего лишь из резиденции администратора дистрикта, полицейского участка, почтовой конторы, магазинов и гостиницы. Путешествие от замка до Мальтахёэ было изнурительным, и барон как-то заметил: «Если моя жизнь закончится в аду, это будет не хуже, чем эта поездка».
Прибытие барона в Мальтахёэ сопровождалось одним и тем же ритуалом. Он заходил в бар в гостинице, вынимал револьвер, и разносил выстрелами пять бутылок, стоящих на полках. Последний выстрел предназначался для лампы. Затем владелец гостиницы, который быстро записывал стоимость каждого выстрела, представлял счет; и если в нем все было верно, барон щедро расплачивался. Он платил любую сумму — но только при условии, что его не обсчитали ни на пфенниг. То была одна из его странностей. Добродушный человек, он выходил из себя только тогда, когда его обманывали или когда кто-то пил его пиво.
Как игроку, барону, похоже, не везло. Старый счетовод уверяет меня, что он однажды видел чек на 60 000 марок (3 000 фунтов), подписанный бароном после одной ночи, проведенной за игрой. Сегодня в Виндхуке живет один владелец гостиницы, имеющий все основания вспомнить ту слабость, которую барон испытывал к картам. Как-то ночью в 1914 году барон с друзьями играл в карты в этой гостинице, когда туда наведалась полиция. В итоге владелец потерял патент. «Мне снова пришлось стать официантом, — говорил он мне. — Но я знаю, что барон возместил бы мне убытки, если бы не началась война. Он был прекрасным человеком, этот барон».