По ту сторону ручья тянулся ряд деревьев, а за ними Джон с ужасом разглядел французских солдат — они молча бежали вперед, выставив перед собой штыки.
— Мы бы влетели прямо в них, — прошептала Кит. — Молодец, Руфус.
Чуть выше по течению ручейка виднелась маленькая рощица в углу между двумя каменными стенками, огораживавшими поле. Джон и Кит увидели ее одновременно и, не обменявшись ни словом, пустились туда. Руфус трусил за ними.
— Там будет безопаснее, — на бегу пропыхтел Джон.
Каменные стенки обещали хоть какую-то защиту от шальных пуль, а сами деревья — укрытие. Можно было надеяться, что в пылу уже завязавшейся на поле стычки двух детей и коня всё же никто не заметит.
— Руфус! — Кит поглаживала коня по носу, стараясь успокоить его. — Спасибо тебе за мои синяки! Они того стоили.
Теперь, когда беглецы хотя бы временно оказались в относительной безопасности, Джона вдруг затошнило. Перед мысленным взором до сих пор стояла зловещая картина на дворе фермы: как брызнула кровь из груди французского солдата, когда ее пропорол штык шотландца.
«Хорошо, что я не солдат, — думал Джон. — Я бы просто не смог. Не мог бы поглядеть человеку в лицо, а потом взять да убить его. На море всё совсем иначе. Когда стреляешь в корабль противника, самих врагов не видишь, а если надо брать на абордаж, всё равно всё происходит гораздо быстрее».
— Что с тобой? — спросила Кит. — Какой-то ты зеленый.
Джон поглядел на нее.
— Да просто понял вдруг, что мне война не нравится, только и всего. Я не герой. Хотя никому, кроме тебя, наверное, признаться в этом не посмел бы. Все бы сказали, что я трус.
— Трус? Ты? — Девочка недоверчиво улыбнулась. — Вот кто на самом деле трусиха, так это я. Ненавижу войну. Ненавижу! Как бы мне хотелось, чтобы всё это скорее закончилось!
Руфус привязанный к стволу дерева, преспокойно жевал клок травы, не обращая ни малейшего внимания на шум битвы на соседнем поле. Правда, похоже, она начала потихоньку отдаляться. Почему-то вдруг ни с того ни с сего в голове у мальчика зазвучали слова капитана Баннермана, которые он слышал в первый свой день на борту «Бесстрашного»:
«Вас, парни, привели сюда ради благородного дела. Чтобы вы послужили отечеству как верные и преданные сыны».
Джон вздохнул. «Не так-то это легко. Я вот, к примеру, рад бы служить отечеству, но при том вовсе не ненавижу его врагов. Мне нравятся французы. В конце концов, Кит и сама француженка».
Девочка тем временем отошла вглубь зарослей и села, прислонившись спиной к стенке.
— Давай останемся тут подольше, — предложила она. — Тут ничуть не опаснее, чем в любом другом месте.
Зимнее солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая голые ветви деревьев и камни древних стен багровым. Из своего убежища ребята совершенно не могли понять, что происходит вокруг. С дальней стороны долины всё еще доносилось глухое уханье французских пушек. Чуть ближе, но все-таки в отдалении, звучали выстрелы, раздавались крики атакующих и стоны раненых.
Внезапно всё происходящее за пределами этой маленькой укромной рощицы показалось Джону каким-то далеким, нереальным.
«Она уходит, — думал Джон. — Я больше не увижу ее. Возможно, вообще не увижу, никогда-никогда. Это последние минуты, что мы вместе».
— Надо выждать до темноты, — промолвила Кит. — Тогда сражение прекратится. Я поскачу обратно к тому дому, а оттуда по дороге — она ведет из долины наверх, как раз к французскому лагерю. Я видела его из окна коровника.
Джон выглянул из-под ветвей на небо, прищурившись и прикидывая положение солнца. Оно сядет через полчаса, не позже. Еще короткие зимние сумерки — и Кит будет пора в дорогу.
Джон вернулся к ней. Открыл рот, но не знал, что сказать. Не нашел слов. Девочка заговорила сама.
— Джон.
Голос ее звучал так тихо, что Джону пришлось нагнуться, чтобы расслышать.
— Да?
— Я просто хотела спросить… хотела узнать…. ты хоть немного расстроен, что я ухожу? Тебе хоть немного грустно? Потому что мне ужасно, ужасно грустно, что мы расстаемся.
Дрожь, охватившая Джона, не имела никакого отношения к леденящему ветру, что шелестел в последних еще не облетевших с ветвей сухих листьях.
— Ты спрашиваешь, расстроен ли я? — Джон чуть не задохнулся. Схватив обе руки девочки, он крепко сжал их. — Кит, ты с ума сошла? Да я просто умираю! В смысле — оттого, что теряю тебя. Это меня просто убивает.
На лице Катрин засияла такая ослепительная улыбка, что у Джона перехватило дыхание.
— А я не знала. Даже не догадывалась, что ты тоже это испытываешь.
Выпустив руки девочки, он порывисто обнял ее. Такая маленькая, хрупкая — он боялся сжать слишком сильно, сделать ей больно. Внезапно он заметил, что наступил ей на ногу, и поспешно шарахнулся назад, но Катрин сама качнулась к нему, в его объятия. Поцелуй вышел неловким и неуклюжим, но Джон почувствовал, что весь так и пылает огнем. Он никогда и не думал, что способен испытывать что-то подобное.
— Ты ведь приедешь в Жалиньяк, найдешь меня, правда? — наконец спросила Катрин. — Когда война закончится?
— Она может растянуться еще на много лет. — Джону было трудно говорить — так колотилось у него сердце. — А ты вернешься к прежней жизни. Ты ведь наследница, Кит. Ты богата. А я никто — простой моряк. Тебе нельзя связываться с таким, как я.
Она так рассердилась, что Джон даже не ожидал.
— Никогда, никогда не смей этого говорить! Даже думать не смей! Я буду ждать тебя — как угодно долго. Ты же знаешь, что я буду ждать тебя. Ты единственный во всем мире, кому я по-настоящему доверяю.
Он нагнулся, чтобы снова поцеловать Кит, но тут Руфус, щипавший траву рядом с ними, вдруг довольно чувствительно толкнул его носом в спину. Вернувшись из своего зачарованного мира в мир реальный, в котором шла война, Джон и Кит осторожно вышли из-под деревьев и огляделись по сторонам. Было уже почти совсем темно. Только теперь они заметили, что звуки битвы окончательно стихли. Пушки умолкли. На холме впереди виднелись огни английского лагеря, на фоне пламени мелькали тени солдат. На холме сзади — светились огни французов. Похоже, войска Наполеона вернулись на прежние позиции.
— Наши отбили их! — радостно воскликнул Джон. — Теперь мы успеем погрузить их на корабли.
Кит поплотнее запахнулась в плащ.
— Джон, — проговорила она. — Пора.
— Я знаю. Тебе надо идти.
Они припали друг к другу в прощальном, отчаянном объятии, а потом Джон нагнулся и подставил руки, девочка легонько ступила на них и вспрыгнула на спину Руфуса.
— Не надо, — сказала она, глядя вниз на Джона.
— Что «не надо»?
— Не позволяй, чтобы тебя убили.
— Обещаю, — очень серьезно ответил он. — И ты обещай. Но только у меня такое чувство… не знаю даже… что теперь нам с тобой ничего не страшно.
Он бежал рядом с Руфусом, пока они не пересекли поле и не вернулись к дому, всё еще охваченному огнем. Языки пламени отбрасывали зловещий свет на склон холма. Во дворе виднелись тела убитых. С дальней стороны долины вдруг гулко ударила пушка. С позиций англичан доносились стоны и крики раненых.
Выехав в начало проселка что уводил от дома на другую сторону долины, девочка придержала коня. Привстав на цыпочки, Джон сжал ее руку.
— Я приеду в Жалиньяк, как только смогу, — пообещал он. — Как только закончится война. Клянусь.
— А я буду там, и буду ждать тебя, — отозвалась она.
И не успел Джон добавить ни слова больше, Кит, ударив пятками в бока Руфуса поскакала прочь, и Джон увидел только, как развевается у нее за спиной кавалерийский плащ.
Он знал: она не оглянется. Но всё равно побежал вслед, твердо решив не выпускать ее из виду, пока не удостоверится, что она в безопасности.
Через несколько мгновений он окончательно перестал различать очертания всадницы во мгле, но всё еще слышал цокот копыт Руфуса по твердой почве проселка. А потом в ночи раздался громкий голос.
— Arretez! Oui va la?