Такая коллегия в составе М. Юинга и г.г. Клярена, Ноэля, Л. А. Сильницкого и младшего из Маркиных, — кажется, устроила пеший рейд на Безымянную батарею и выяснила…
И выяснила, что японское командование почему-то вдруг стало к Безымянной батарее неравнодушно очень. И даже весьма очень.
В газетах появилась нота, которую называли вербальной, а покойников тем временем похоронили.
Борис Бета
(Во вторник будет II-ая глава, написанная А. Несмеловым).
ГЛАВА II
357
В восемь часов вечера того дня, когда два бездельника в остроносых американских ботинках занимались дедукцией, к дому Коврова, на 5-ой Матросской, подошел молодой человек в сером летнем пальто и черной широкополой шляпе, надвинутой на самые брови.
Опасливо осмотревшись и убедившись, видимо, что он один, а завечеревшая улица ничем ему не угрожает, — молодой человек стукнул три раза в дверь.
Через минуту дверь осторожно приотворилась. В щель выглянуло старушечье лицо. Затем звякнула снятая предохранительная цепочка и старуха прошептала:
— Входи скорей.
Молодой человек очутился в темной маленькой прихожей. В страшном изнеможении он сел, покачнувшись, на сундук.
Из соседней комнаты в узкую дверную щель пробирался косой и желтый луч зажженной уже лампы.
— Вот, — сказала старуха, — убили Ниночку…
И всхлипнула.
— Как же быть, Глеб?
Молодой человек встал.
— Они еще не были в ее комнате? — сдавленным шепотом спросил он.
— Нет.
— Пойдем.
Через маленькую, нищенски обставленную столовую они прошли в дальнюю каморку. Несмотря на убожество квартиры, в этой комнате чувствовалось, что здесь жила женщина, любившая некоторый комфорт и шик. Пахло хорошими духами. На столе, перед прекрасным зеркалом в массивном серебре — стояли изящные дорогие безделушки.
— Как же быть-то, Глебушка? — заплакала старуха, садясь на постель, покрытую лиловым шелковым одеялом. — Ведь если они Локутову убили — и до нас завтра доберутся?
Глеб брезгливо поморщился. Видимо, его оскорбляло то, что старуха обращается к нему как равному и соучастнику.
— Оставьте меня здесь одного, — сказал он.
Старуха вздохнула и замялась.
— Что? — спросил молодой человек и в его голосе послышалась сталь.
Хищное и желтое лицо женщины вздрогнуло. Она поспешно вышла.
Заперев за нею дверь на задвижку, молодой человек почти в полном отчаяньи сел в камышовое плетеное кресло. Медленным движением достал из кармана пальто черный «Веблей».
Казалось, он хочет убить себя. Потом он закрыл глаза. Глубоким дыханием втянул в себя душистый, пахнувший женщиной воздух.
И — точно очнулся.
— Надо! — хрипло сказал он.
И встал.
Отбросил, почти оторвал от пола японскую циновку. Нажал на половицу. Один конец ее поднялся.
Глеб вынул доску.
Он шарил руками в дыре.
— Вот!
Он достал кожаный саквояж. Поставил его рядом. Привел в порядок пол.
Потом опять сел в плетеное кресло и, держа на коленях саквояж, раскрыл его.
В нем лежала препарированная формалином, коричневая уже, как кожа саквояжа, человеческая голова. Она, судя по седеющим и коротким волосам, принадлежала мужчине лет 50-ти.
— Вот ты опять у меня! — сказал с тоской Глеб. — Ты, кому подчинялось…
Он не договорил.
Его охватывал суеверный ужас. Ему казалось, что голова поднимает коричневые веки.
Глеб бросил ее в саквояж. И встал. На пороге его встретила дрожавшая старуха.
— Там? — спросила она, показывая на саквояж. Глеб кивнул толовой.
Но вернемся к бездельникам в остроносых американских ботинках. Один из них, конечно, Борис Бета.
Другой… С другим я не знаком. А с незнакомыми разговаривать неприлично.
К вечеру они угостились уже шестью порциями китайского «самовара» и поэтому им было не до дедукции — дай бог до дому по индукции добраться.
Все-таки оба влеклись.
Вдруг на углу Алексеевской и Светланской к ним подскочили трое. Все в черном. Все в масках. В руке у каждого по нагану.
— Стой!
— Трудно, но стоим, — пошатываясь, ответили бездельники.
— Вы Борис? — спросил глухой голос из-под маски.
— Борис, — ответил Бета.
— Вы Бета? — еще глуше спросила маска.
— Бета, — признался Борис.
— Так, значит, — закричала маска. — Вы и есть Б. Б.
Чувствуя, что приближается смерть, Б. Бета схватился за сердце.
Оно, решив, что все равно помирать, почти не билось.