— А ещё… — Лестер передал Эллингтону ещё одну папку, на этот раз тонкую, — это, конечно, был не приют, но всё же…
Эллингтон открыл папку — там была одна-единственная вырезка из газеты: старая пожелтевшая бумага, выцветшие буквы. И непонятный язык. На не менее выцветшем фото можно было разглядеть часовню.
— Было бы неплохо, если бы я мог понять, о чём эта статья, — ухмыльнулся Эллингтон. — Итальянский не входил в программу в моей школе.
— О пожаре, — быстро, словно ожидал вопроса, ответил Лестер. — Не в приюте, но в интернате при соборе Санта Мария Ассунта. История была не очень громкая и известная, потому как интернат был закрытый, учеников там было мало, и при пожаре никто не пострадал, кроме сторожа. Но и тот отделался лёгкими ожогами. Поэтому вообще никто не помнил этого пожара. А на статью вообще совершенно случайно наткнулись. Возможно, это вообще никакого отношения к делу не имеет, но, как вы всегда говорите…
— Лишних деталей не бывает, — синхронно произнесли оба.
— Спасибо, Бен. Не знаю, нужная ли это информация или нет, но вы проделали колоссальную работу.
— Вы бы сделали это для нас, — улыбнулся Бен и, после того как Эллингтон кивнул, добавил: — Сегодня у Мэтью день рождения, юбилей. Мы собираемся после работы в паб. Присоединяйтесь.
Оливер посмотрел на именинника. Тот старательно разглядывал что-то сквозь лупу и делал записи. Вспомнив корявый почерк Мэтью, который даже он сам читал с трудом, Оливер усмехнулся.
— Посмотрим. Если не появится… Хотя, почему бы и нет.
Вспомнив данное самому себе обещание заняться знакомством с работниками поближе, Эллингтон решил, что сейчас было бы самое время…
В тот день домой он вернулся поздно и совсем не трезвый. Он и сам не мог сказать, когда в последний раз пил столько, что едва держался на ногах. Последние годы Эллингтон полностью посвящал себя работе. Настолько, что вообще не помнил, когда был в пабе не для того, чтобы опросить свидетелей или задержать подозреваемого. Собственно, это стало особенно заметным наутро.
Проснулся Эллингтон с головной болью, в одежде и на кровати. К собственному удивлению, он обнаружил, что был не один. Поднявшись, Оливер протёр глаза, потянулся, глянул на спокойно спящего Пола и направился в душ — даже если был выходной, привести себя в порядок всё равно стоило: шестнадцатое число на календаре обещало богатый на события день. Или скорее следующую ночь.
Когда Оливер вышел из душа, выглядел он так, словно у него не было самого ужасного похмелья за последние лет десять: гладко выбритый, с идеально ровно зачёсанными назад русыми волосами… Разве что валяющиеся на полу ванной помятые и впитавшие в себя запах табака рубашка и брюки красноречиво рассказывали о том, где и как их хозяин провёл вчерашний вечер.
Пол по-прежнему спал, и, решив не мешать ему, Оливер отправился в офис. И что с того, что суббота официально выходной день? Он привык работать по субботам и воскресеньям. Так было незаметно одиночество… В эту субботу, однако, он шёл туда не для того, чтобы занять себя хотя бы чем-нибудь. Вчерашним вечером он оставил в офисе свои вещи и все те документы, которые принёс Лестер. А ими он намеревался заняться как можно скорее.
Работалось в тот день плохо: выпитый накануне алкоголь и плохой сон давали о себе знать. К тому же так болела голова, что Оливер решил не выходить на обед, и к вечеру организм начал сдаваться. Выругавшись про себя и пообещав самому себе больше никогда не пить с молодыми полицейскими, за которыми ему в силу трезвенной жизни было не угнаться, Эллингтон направился домой. Пол был дома. Уходя на работу, Оливер написал записку и попросил вернуться не очень поздно — ночь обещала быть «весёлой», и лучше было встречать её в собственных четырёх стенах.
Как только дверь за Оливером захлопнулась, Пол тут же появился в прихожей и с совершенно серьёзным видом спросил, не голоден ли тот. От одного взгляда Эллингтон успел почувствовать себя виноватым провинившимся ребёнком. Так на него смотрела мать, когда в детстве он не слушался её. Где-то внутри зародилось нехорошее чувство, что что-то случилось. Но как бы Оливер ни пытался вспомнить, что именно, ничего не выходило: вчерашний вечер был стёрт из его памяти, как карандашные каракули ластиком с бумаги — остались какие-то обрывки, но собрать их воедино не представлялось возможным.
Позже Оливер не смог бы даже сказать, что он ел в тот день на ужин. Все его мысли были заняты вопросом «Что случилось накануне?». Но ответ так и не спешил находиться, поэтому Оливер решил спросить вслух.
— Вы совсем ничего не помните? — нахмурившись, спросил Пол.
Эллингтон виновато покачал головой. Пол какое-то время смотрел на шефа прищурившись, а потом заливисто рассмеялся, заметно не в состоянии сдерживать приступ смеха. Лишь когда Оливер пригрозил умыть его ледяной водой, Конелли с трудом успокоился и, всё ещё хихикая, рассказал…
Оливер заявился домой далеко за полночь. На его голове вместо привычной шляпы красовался сплетённый из питьевых трубочек венок. Едва держась на ногах, Эллингтон пытался снять куртку, после третьей попытки он сдался и, откинувшись на стену, аккуратно сполз на пол. Так его и обнаружил Пол. Он уже спал и видел третий сон, когда его разбудил звук падающих на деревянный пол ключей. Обнаружив Эллингтона на полу в прихожей, он сначала испугался, что на того напали и избили. Шеф слыл заядлым трезвенником и никогда прежде не ходил по пабам и кабакам, неважно, насколько важное событие отмечалось… Лишь когда Оливер наконец-то заметил присутствие Конелли и, радостно улыбаясь, заявил, что соскучился, Пол понял, что тот просто пьян. Попытка привести шефа в вертикальное положение не увенчалась успехом: тот смеялся и сопротивлялся, уверяя, что ему и на полу удобно. В конце концов Эллингтон отключился там же, на полу в прихожей, и только после этого Пол не без труда перетащил его на кровать, снял с него ботинки и куртку. Хотел было и брюки с рубашкой снять, чтобы не помялись, но Оливер проснулся, если это состояние так можно было назвать, сказал с серьёзным видом, чтобы Пол повторил попытку, когда тот протрезвеет, и окончательно отрубился. Правда, перед этим схватил Пола за руку и так и не отпустил, держал так крепко, что бедолаге не оставалось ничего другого, как лечь спать там же.
Выслушав рассказ, Оливер нахмурился, потёр тыльной стороной ладони нос, скрывая смущение, и пробормотал что-то отдалённо напоминающее «прости». Пол улыбнулся — на этот раз тепло.
— Вам совершенно не за что извиняться. С каждым бывает. Я однажды так много выпил, что наутро не помнил не только, где я нахожусь и как там очутился, но и собственное имя с трудом мог вспомнить. А друзья мне потом такое рассказывали о том, что я творил вечером до этого, что мне до сих пор стыдно.
— Сколько тебе тогда было? — хмыкнул Эллингтон, уже предполагая ответ.
— Восемнадцать. Мы совершенно легально пили пиво, только через пару дней парни, с которыми мы тогда отмечали мой день рождения, — Пол взглянул на часы, словно сверял время, — признались, что подливали в пиво виски.
— Двадцать лет назад мне было бы не так стыдно, — вздохнул Оливер. — И не так бы болела голова.
Когда стрелка часов начала подбираться к двенадцати, Оливер высказал желание спать. Пол тут же замолчал и заметно напрягся.