Оливер довольно кивнул: ему было не по себе от мысли, что художник рисует только плачущих мальчиков и девочек. Но если это не так и такие картины были скорее вынужденным начинанием, то это в корне меняло дело.
— Правда ли, что моделей для своих картин ваш супруг находил в приютах или брал за плату у цыган? — нерешительно спросил Эллингтон. Задавать неудобные вопросы было его профессией, но сейчас ему это претило.
— Неправда, — однозначно ответила Ариана. — Все дети, которых Бруно когда-либо рисовал, были детьми наших друзей или знакомых, соседей или коллег по работе. Каждого из них он знал лично. Ни одного сиротки, ни одного цыганского ребёнка он не нарисовал.
И снова Оливер облегчённо вздохнул, пообещав себе никогда больше не верить жёлтой прессе.
— Мэм… Этот вопрос, возможно, покажется вам…
— Спрашивайте, — Ариана тепло улыбнулась. — За последнее время я слышала много разных вопросов и привыкла ко всему.
— Хорошо. Дети… дети на картинах всегда плачут. Говорят, ваш муж рассказывал им страшные истории и даже пугал огнём.
Ариана поднялась и жестом руки призвала Оливера сделать то же самое.
— Пойдёмте со мной. Я покажу вам что-то.
До ателье художника они шли молча: Ариана показывала дорогу, а Оливер рассматривал прекрасные пейзажи оливковых плантаций и морских берегов, плотно развешанные в длинном коридоре. Только зайдя в огромную светлую комнату, Ариана снова заговорила.
— Посмотрите, — она обвела рукой помещение. — Посмотрите внимательно и скажите, что вы видите.
Эллингтон внимательно присмотрелся к картине, которая стояла к нему ближе остальных, подошёл вплотную, потом к другой картине, ещё одной…
— Но они не плачут, — удивлённо заметил он, убедившись, что на всех картинах с портретами детей не было слёз.
— Именно. Бруно никогда не рисует детей плачущими. Он просит их сидеть спокойно, не улыбаясь, а слёзы пририсовывает позже. Дети не плачут на самом деле… Разве что когда родители приходят за ними, чтобы увести домой.
Ариана рассмеялась весело и позвала Оливера посмотреть картины, на которых были нарисованы великолепные виды Венеции и её окрестностей. Она с заметным удовольствием рассказывала о жизни в Италии, водила гостя по ателье, показывая всё новые и новые картины, пока Оливер не остановился перед одной из картин на стене как вкопанный…
— К-кто это? — заикаясь, спросил он: в горле резко пересохло. С картины на него смотрели до боли знакомые угольки чёрных глаз «брошенного котёнка».
Ариана остановилась рядом с инспектором и какое-то время печально вздыхала, прежде чем решилась на ответ.
— Это единственный ребёнок, который был написан сразу со слезами на глазах. Этот мальчик — сын Бруно от первого брака.
Какое-то время оба стояли молча. Оливер не мог даже догадываться, о чём думает Ариана. Он сам думал об одном: как ребёнок, нарисованный много лет назад — о возрасте картины говорили трещины на масле, — мог оставаться таким же сейчас. На нём во все разы, когда Оливер его видел, была та же самая майка, в какой он был нарисован.
— Мы много лет его ищем, — едва слышно произнесла Ариана. Так, словно боялась об этом говорить.
— Ищете? С ним что-то случилось?
— Скорее всего… — женщина заметно нахмурилась, — скорее всего, его давно нет в живых, но Бруно отказывается верить в это. Говорит, что отцовское сердце чувствует другое.
Оливер не мог оторвать взгляда от казавшейся ему странной картины. Ребёнок на ней выглядел настолько живым, словно его можно было пощупать. Так, будто в любой момент мог сойти с полотна…
— Его мать и Бруно никогда не состояли в законном браке. Были против её родители. Когда же у них родился ребёнок, без согласия матери малыша отдали в интернат при городском соборе, где он и воспитывался первые годы. Бруно регулярно навещал его и добивался того, чтобы мальчика отдали ему. Но по закону у него не было на ребёнка никаких прав — официально у того не было отца. Так было записано в метрических книгах.
— Как же он потерялся, если был под присмотром?
— Когда мальчику было пять лет, как здесь, на картине… В интернате случился пожар. Ходили слухи, что пожар устроила мать мальчика — её видели на территории несколько дней до этого. И после пожара ни мать, ни мальчика больше никто не видел.
— Но тогда возможно, что мать на самом деле выкрала ребёнка, которого у неё забрали насильно, — предположил Оливер.
— Вот и Бруно так думает, — согласилась Ариана. — Первое время он терпеливо ждал, пока полиция Венеции найдёт сына, но время шло, и не было никаких результатов. Тогда-то он и стал рисовать этих «плачущих мальчиков», продавал картины, копил деньги… Сам начал искать, куда могла подеваться мать ребёнка, а с ней и он сам.
— Поэтому вы переехали в Испанию? — догадался Оливер.
— Поэтому. Бруно разузнал, что мать вывезла мальчика в Испанию, и в одну ночь мы, собрав самое необходимое, тоже отправились сюда. А здесь…
— Здесь её след потерялся?
— Практически сразу, — Ариана вздохнула. — Ещё несколько раз до Бруно доходили слухи, что её видели то там, то здесь. Но все следы уходили в никуда, как вода в песок. В итоге мы сидим здесь уже почти двадцать лет, а Бруно всё ещё надеется.
Оливер задумчиво кивал. Он пытался представить себе, что же должен чувствовать человек, чтобы так отчаянно верить. И можно ли не верить, когда речь идёт о твоём сыне. У самого Эллингтона детей не было, и он даже никогда о них не задумывался: его главным детищем была работа. Ей он посвятил всю свою жизнь… И вот теперь у него появился Пол. Оливер уже даже не пытался обманывать самого себя в том, что Пол стал ему ближе, чем просто подчинённый. Ближе, чем просто друг.
— У нас трое детей. Бруно очень их любит, но, когда никто не видит, он приходит сюда, сидит перед этой картиной… Он очень скучает по Паоло.
— Простите… Как вы сказали? Как звали… зовут мальчика? — Оливера словно окатили ледяной водой, так резко пришло осознание.
— Паоло. Паоло Конелли.
***
Лето подходило к концу. Жара понемногу спала, а на смену пришла уже похожая на осеннюю прохлада. Эллингтон часто уходил с работы домой раньше обычного. Теперь ему было куда торопиться. Вернее к кому. К себе домой Пол так и не вернулся. Оливер настоял на том, что вдвоём жить веселее, и помог перевезти оставшиеся вещи в свою квартиру.
После случившегося с Конелли сняли обвинения и разрешили вернуться на прежнюю должность. Конечно, после того, как он полностью восстановится.
Ночь с шестнадцатого на семнадцатое августа Оливер, заметно нервничая, просидел без сна. Хотя он и предполагал, что с гипсом и на костылях Пол далеко не уйдёт, но всё же ожидал попытки. Её не случилось. Всю ночь Пол спал крепким сном, даже не думая просыпаться и тем более куда-то идти.
Ровно через шесть недель после последнего пожара Конелли сняли гипс. Наступать на ногу он ещё не торопился, но и на костылях наловчился передвигаться так шустро, что вполне справлялся со всеми своими обязанностями не хуже прежнего. В тот вечер Оливер пришёл домой ещё раньше обычного.
— Ты чего это такой радостный? — спросил Пол, как только Оливер появился на пороге квартиры.
— Собирайся! — потребовал Эллингтон. — Мы едем в отпуск.
— Чего? — рассмеялся Пол. — Тебе жаркое лето на пользу не пошло?
— Не спорь. Просто собери чемодан. У нас самолёт через четыре часа.
Оливер положил на кухонный стол прозрачный конверт с билетами на самолёт. Обычные, ничем не отличающиеся от других билеты на самолёт, летящий из Лондона в испанский городок Льейда.