— Около сотни.
— Ну что ж, ближе к полуночи я убью капитана. Потом мы взорвем корабль и попытаемся добраться до берега. Но нужно, чтобы в одиннадцать капитан крепко спал.
— Я подолью ему снотворного в графин с водой, — сказал Палаван.
— А ты сможешь проникнуть в его каюту незаметно?
— Да, я изготовлю отмычку, и дверь будет открыта.
— Хорошо. В одиннадцать приходите ко мне сюда. И принесите какое-нибудь оружие. Действовать нужно тихо, но наверняка.
И Тремаль-Найк снова принялся за еду. Он съел огромный бифштекс, способный насытить трех человек, опустошил одну за другой несколько чашек превосходного джина, потом взял трубку и растянулся на койке, шепча: «Без крайней надобности выходить на палубу не стоит: капитан все-таки может узнать меня».
Он постарался уснуть, но сон не шел — он был слишком взволнован. Множество мыслей беспорядочно теснилось в его голове. Он думал о своей прошлой жизни, о своей обожаемой Аде, о том моменте, когда наконец после стольких мучений, стольких опасностей, он снова увидит ее, он думал о том последнем ударе, который готовился нанести. И снова, как и всякий раз, когда он думал об этом убийстве, какое-то странное, ужасное чувство овладевало его душой. Он и стремился убить капитана, и в то же время боялся это совершить. Макферсон не только не казался ему врагом, в нем даже ощущалось что-то родное. Что это было, Тремаль-Найк не мог сказать, но словно какой-то внутренний голос предостерегал и внушал ему это, сомнениями мучил его.
Он знал, что все равно убьет Макферсона, и в нужный момент рука его не дрогнет, но чем дальше, чем больше казалось, что счастья ему это не принесет.
Так в бессоннице и сомнениях проходил час за часом. Никто не спускался в кубрик к нему, да и он сам не горел желанием появиться на палубе. Оба его сообщника больше не показывались.
Тремаль-Найк начал уже бояться, не случилось ли с ними какого-нибудь несчастья, не раскрыты ли их тайные замыслы.
В восемь часов, когда солнце зашло за горизонт и тьма быстро спустилась на голубые волны залива, Тремаль-Найк, снедаемый тревогой, поднялся по трапу и выглянул на палубу.
Солдаты и матросы столпились на баке, устремив глаза на восток; некоторые вскарабкались на ванты, пристально вглядываясь в горизонт. На корме несколько человек хлопотали возле шлюпок.
Он взглянул на мостик: четверо офицеров прогуливались там, куря и болтая. Капитана Макферсона среди них не было.
Тремаль-Найк вернулся на койку и стал ждать. В кубрике постепенно темнело. Склянки на борту пробили девять; потом десять; и, наконец, одиннадцать. Еще не замолк последний звук, как две тени спустились по трапу.
— Поторопись, — сказал один из них быстрым шепотом. — Нельзя терять ни минуты: уже показался Раймангал.
Тремаль-Найк узнал обоих своих сообщников.
— А капитан? — еле слышно спросил он.
— Спит, — ответил Биндур. — Он выпил наркотик.
— Пошли, — сказал Тремаль-Найк, и голос его задрожал. Во рту у него пересохло, его всего трясло.
Палаван открыл дверь в узкий темный коридор и, пройдя несколько трюмных помещений, остановился перед трапом, ведущим в каюту капитана.
— У вас хватит решимости? — спросил Тремаль-Найк.
— Мы предаем нашу жизнь в руки богини Кали.
— Вы боитесь?
— Мы не знаем, что такое страх.
— Тогда слушайте меня.
Оба туга приблизились с решительными лицами.
— Я сейчас убью капитана, — сказал он, преодолевая никогда доселе не испытанную им дрожь. — А ты, Биндур, спустишься в пороховой погреб и оставишь там горящий фитиль.
— А я? — спросил Палаван. — Что мне делать?
— Ты должен приготовить три спасательных круга, а потом вернуться ко мне. Идите, и пусть ваша богиня защитит вас.
Тремаль-Найк взял топор, принесенный Биндуром и, переступив порог, вошел в каюту, освещенную лишь слабым светом ночника.
Первое, что он увидел — было его собственное отражение в зеркале. Увидя его, он вздрогнул. Лицо в зеркальном проеме было страшно искажено и все блестело от обильного пота. Глаза, как у безумного, горели лихорадочным огнем.
Он опустил взгляд на постель, закрытую легким кисейным пологом, и до слуха его донеслось дыхание спящего.
«Странно, — подумал он. — Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. У меня руки слабеют, и подошвы точно приклеились к полу».
С усилием он сделал еще шаг вперед и дрожащей рукой поднял полог.
Капитан Макферсон лежал на постели и улыбался во сне. Без сомнения, он видел что-то приятное.
«Этого хотят туги… « — прошептал, шатаясь, Тремаль-Найк.
Он поднял над спящим топор, но тут же опустил, точно силы внезапно оставили его. Он провел рукой по лбу — лоб был весь мокрый, крупный капли пота уже просто катились по его лицу. С глубоким ужасом он оглянулся вокруг.
«Что это? — спросил он себя, потрясенный. — Неужели я боюсь?.. Я, который никого и ничего не боялся… Кто для меня этот человек?.. Никто. Но что за страшное волнение трясет меня?.. «
Он снова поднял топор и вновь бессильно опустил его. Никогда не случалось с ним ничего подобного. Какой-то внутренний голос кричал ему, что этого делать нельзя, что человек этот для него неприкосновенен, что кровь, которую он готовился пролить, не чужая ему…
Это говорила, это внушала ему Ада — он словно воочию видел перед собой ее умоляющие глаза.
— Ада! Ада!.. — почти с яростью воскликнул он.
И вдруг побледнел, отпрянув назад.
Капитан быстро сел на постели и мгновенно раскрыл глаза.
— Ада?.. — воскликнул он с удивлением. — Кто здесь назвал мою дочь?..
Окаменелый, растерянный, Тремаль-Найк оставался недвижим.
— Ада?.. — повторил капитан. — Это имя моей дочери!.. Кто говорил здесь о ней?
И тут он заметил стоящего возле постели человека.
— Что ты здесь делаешь, в моей каюте? — удивленно спросил он. — Кто ты такой?
Ужасная мысль молнией сверкнула в мозгу Тремаль-Найка.
— О боги!.. — воскликнул он прерывающимся голосом. — О какой Аде вы говорите? Неужели о ней, о моей?..
— О твоей?.. — протянул капитан. — Я говорю о своей дочери!..
— Где она?..
— Где?.. В руках тугов.
— Великий Брама!.. Если это правда!.. Одно только слово, капитан. Ее имя. Ее полное имя, умоляю вас!.. Как зовут вашу дочь?
— Ада Корихант.
В ужасе Тремаль-Найк закрыл лицо руками.
— Моя невеста!.. А я собирался убить ее отца!.. О что я готовился совершить!..
И, как подкошенный, упал у постели капитана.
— О простите!.. Простите!.. — бормотал он.
Удивленный капитан Корихант смотрел на него, ничего не понимая он.
— Кто ты такой? Объясни же наконец! — воскликнул он.
Голосом, прерывающимся от рыданий, Тремаль-Найк в нескольких словах поведал ему адский замысел Суйод-хана.
— И ты знаешь, где моя дочь?.. — вскочив на ноги, спросил капитан, бледный от волнения.
— Да, и отведу вас туда, — сказал Тремаль-Найк.
— Верни, о только верни мне ее, и, клянусь, если она любит тебя, она будет твоей!
— О!.. — только и мог произнести Тремаль-Найк. — Моя жизнь принадлежит вам, капитан.
Возбужденный, с горящими глазами, Макферсон быстро оделся и бросился из каюты.
— Не будем терять времени — быстрее на Раймангал. Я как раз направляюсь туда, чтобы напасть на тугов в их логове.
— Одну минуту, капитан, — догнал его на ступеньках трапа охотник на змей. — У меня на борту два сообщника, которые собираются взорвать корабль. Нужно помешать им, как можно быстрее.
— Четырех человек в пороховой погреб! — крикнул матросам капитан. — Хватайте всех, кого увидите там.
Не четыре, а двадцать четыре человека бросились выполнять приказ. Послышались крики, проклятия, потом всплеск за бортом и несколько выстрелов — стреляли в воду.
— Мы не сумели их взять: они бросились в море, — сообщил прибежавший на мостик офицер.
— Пусть тонут, — махнул рукой капитан. — Порох в безопасности?
— Да, они только собирались еще поджечь фитиль.