Обладая в совершенстве вышеописанным навыком, он с легкостью понял, что с внуком было что-то не так. Работу свою он по-прежнему выполнял дотошно следуя инструкциям, но не было в нем того огонька и задора, что еще вчера наполнял атмосферу сада каким-то еле ощутимым светом и теплом. Дедушка стоял за его спиной и переминаясь с ноги на ногу искал подходящие слова.
– Что-нибудь случилось, дедушка? – спросил Герман, завидев Леонарда с физиономией, будто он пытается укусить кактус.
– Нет… – резко отрезал Леонард. – А у тебя?
– Все в порядке, – вздыхая, ответил внук.
– Ну, тогда чудненько, – быстро произнес Леонард и пошел заниматься своими делами.
Прошло довольно много времени прежде, чем Леонард решил повторить свою попытку.
– Послушай, Герман! Так нельзя! Глядя на тебя, уже гиацинты плачут. Не хочешь рассказать мне, что случилось? – Леонард мягко улыбнулся.
– Нет, – монотонно ответил Герман.
– Да брось, ты весь сад загубишь своей тоской.
– Это все лимон, – неохотно, ответил ежик.
– Что лимон? Кислый?
– Какой прок от него раз он такой кислый? Как и от всех остальных цветов, какой от них всех толк?
– Хм… – задумчиво почесал затылок дедушка. – Ты играть любишь?
– Ну, люблю.
– Вот ты играешь с друзьями и испытываешь радость. Так и цветы. Ты за ними ухаживаешь, кормишь, поишь, а они радуют тебя своей красотой.
– Какой же толк от занятия, что радует только одного?
– Сад он… и ты в нем… уф… – тяжело вздыхая, Леонард пытался подобрать слова, но все безуспешно.
– Какая польза от этого сада нашей деревне? – настойчиво продолжал ежонок, заваливая вопросами своего дедушку.
– Так вот в чем дело! Ты не видишь пользы от сада? – предположил Леонард.
– Не я. Родители. Я бы с радостью занимался садом и дальше. А вместо этого, видимо скоро начну шить всем рубашки, или считать все, начиная от шагов до работы, заканчивая количеством зубов собеседника.
Последовало долгое молчание, во время которого Леонард штурмовал свой мозг в надежде хоть как-то утешить внука.
– Пожалуй, нам с тобой может помочь лишь одна моя старая знакомая, – процедил он, наконец.
– Кто это? – с любопытством поинтересовался Герман.
– Сова.
– Со-ва? – удивился ежонок.
– Она знает все. Наверняка и тебе поможет.
– Но совы же опасны.
– Далеко не все. Некоторые сами боятся ежей.
– А она боится? – скромно спросил Герман.
– Нет. Но она столько всего знает. Вряд ли во всем лесу найдешь хоть кого-то умнее ее.
От этих слов в глазах ежика заблестел хорошо знакомый Леонарду огонек – надежды.
На следующее утро Герман сидел на занятиях и шепотом рассказывал своему соседу Борику о всех своих переживаниях, и о том как он лихо управляется с садом, и как понял, что это именно то, чем он хочет заниматься в жизни, а волей обыденных убеждений взрослых его мечте вряд ли суждено было исполниться. Друзья так тихо шептались, что казалось, едва слышат друг друга, но обладающий острым слухом мистер Грибб сделал им не одно замечание, прежде чем они затихли. Последним, что рассказал Герман, была задумка дедушки посетить его хорошую знакомую, которая являясь мудрейшей жительницей леса, если даже не самой мудрой, наверняка знала как помочь Герману.
Дальше друзья сидели молча, что совершенно устраивало Борика, распираемого любопытством от этой таинственной персоны. Всем своим видом он задавал этот вопрос Герману, то лихорадочно перемигиваясь глазами, чеканя звука над на одному ему известном языке, то без единого звука выводя губами непонятные буквы, не относящиеся к их разговору, что даже умеющий читать по губам еж, ни за что бы не понял Борика. Наконец взяв чистый лист бумаги, он быстро накорябал на нем свой вопрос и передал непонятливому соседу.
– "Хто она?" – еле разобрал подпись Герман.
– "Сова" – написал Герман в ответ.
– Сова!?!? – вскричал Борик на весь класс, от чего ученики один за другим с криком ужаса посворачивались в комочки. Остались сидеть неподвижно лишь Герман с Бориком и сурового вида учитель, явно недовольный их сегодняшним поведением.
– Ложная тревога. Простите, – виновато пролепетал Борик, когда класс принялся занимать свои прежние места, недовольно на него ворча. Виновник же просидел тихо оставшийся урок, весь красный от стыда. Когда друзья вышли из школы, стало совершенно очевидно, что краснел Борик далеко не от стыда, а все это время его распирало от желания выговориться, которое он сразу осуществил. Он говорил так быстро и так много, возмущаясь, негодуя, предупреждая своего друга об опасных совах. Наконец, чтобы не быть голословным он достал все тот же пресловутый лист бумаги и, нарисовав что-то, протянул его Герману.