А дальше Лису хватило одного взгляда на Яромира, чтобы все понять, — и даже зеркальце к губам прикладывать не пришлось, — но он, к величайшему (и весьма неприятному) удивлению Тайки, вдруг расхохотался в голос:
— Ну и для чего я, спрашивается, спасал этого дивьего дурака? Собой рисковал, между прочим! Чтобы он вот так бездарно раз — и помер? Оставь его, ведьма. Ну на кой ляд тебе сдался этот неудачник? Не гневи судьбу: если даже Мара Моревна не успела, — он низко поклонился женщине с цветком, явно гордясь тем, что узнал ее, — значит, так было суждено…
— Неправда! — Тайка шагнула ближе — почти вплотную к чародею. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть ему прямо в глаза. — Во-первых, это моя половина живой воды, и я ее добыла, значит, мне решать, на что ее потратить. Во-вторых, я не верю в предопределенность судьбы! А в-третьих, вот только честно: что ты сам ответил бы, если бы я такое про Василису ляпнула? Мол, просто оставь ее и смирись! Тебе бы понравилось, а?
Всё, кроме смерти (2)
Лис от такого напора даже стушевался, отступил на шаг и мотнул головой так яростно, что длинные, неровно остриженные пряди мазнули его по щекам. Без лишних слов он достал из поясной сумки фиал, оттолкнул Тайку, когда та потянула руки к живой воде, сказал:
— Я сам, — и подошел к мертвецу.
Дзынь — пробка вышла из флакона с некоторым усилием и с мелодичным звоном — будто бы кто-то случайно задел самую тонкую струну на скрипке. Чародей склонился над телом Яромира и недрогнувшей рукой влил в полуоткрытые губы несколько капель. Ничего не произошло.
— А ты не жадничай, — мягко пожурила его Мара Моревна. — Решил сделать доброе дело, так иди уж до конца.
Лис фыркнул, но нацедил — словно от сердца отрывая — еще несколько капель.
— Теперь довольна? — буркнул он, обращаясь к Тайке. — С тебя, кстати, еще за его вчерашнее спасение причитается. Надеюсь, ты не думала, что я вытащил его из той заварушки по доброте душевной?
— А с тебя причитается за разрушение моего круга, так что мы в расчете, — оскалилась в ответ Тайка. — И вообще, спасти Яромира ты сам предложил. Я бы и без тебя справилась. Но ты побоялся меня пускать из-за этой нашей связи с Василисой.
— Будь моя воля, я бы тебя вообще под замок посадил, — буркнул Кощеевич. — В то место, где вы, смертные, монеты держите. Говорят, нет хранилища надежнее.
— Сейф, что ли? — с нервным смешком предположила Тайка.
— Угу. Несгораемый.
Пока они препирались, Мара Моревна подошла к Яромиру и вложила златоцветик тому в ладонь, крепко сжав его пальцы своей рукой. А потом она запела на незнакомом языке, и в ее голосе Тайке послышался и перезвон весенней капели, и отзвуки далекой грозы с ливнем, и перекличка птиц, улетающих в теплые края, и завывание холодного зимнего ветра в печной трубе…
Даже Кощеевич в этот миг замолчал и аж рот раскрыл, внимая мелодическим чарам. А его восхищение дорогого стоило: он ведь и сам по части колдовских песен был дока.
На последних звуках песни Яромир открыл свои зеленющие глаза — чистые, словно после дождя, — и смущенно улыбнулся:
— Простите, кажется, я слишком долго спал…
— Век бы тебе спать, если бы не она, — Мара Моревна указала белым рукавом на Тайку. Потом, подумав, ткнула пальцем и в Лиса: — Ну и без него тоже не обошлось.
— Меня заставили! — Кощеевич сплел руки на груди и отвернулся, а вот Тайка, наоборот, бросилась Яромиру на шею — и тут уж дала волю всем невыплаканным слезам разом.
Дивий воин приобнял ее за плечи. Второй рукой потрепал по ушам обезумевших от счастья собак. Сам он, конечно, тоже радовался (ведь не каждый день удается умереть и потом воскреснуть!) — и все же, судя по глубокой складке между бровей, что-то продолжало его тревожить:
— Госпожа Мара Моревна, — Яромир приподнялся на локте. — Я ведь теперь не стану упырем?
Та подошла (псы вмиг отступили, прижав уши и хвосты, будто бы почуяли, с кем имеют дело), наклонилась и поцеловала дивьего воина в лоб.
— Кем-то определенно станешь, — с улыбкой сказала она, — но упырем — вряд ли. Просто имей в виду: пройдя сквозь чертоги смерти, нельзя вернуться к жизни, не изменившись.
Признаться, до Тайки так и не дошло, что означали эти странные слова. А вот Яромир, похоже, понял. Приложив ладонь к сердцу, он склонил голову перед Марой Моревной и молвил:
— Благодарю за щедрый дар.
Та улыбнулась — и растаяла в воздухе. И если бы не измочаленный и высохший стебелек златоцветика, оставшийся лежать возле кровати дивьего воина, можно было бы подумать, что ведунья им привиделась.