—Так это, по-вашему, комочки пакли?
Звягинцев молчал, слегка наклонив голову. Казалось, что его глазницы стали еще темнее. Лишь один раз он поднял голову и бросил в мою сторону недобрый взгляд.
—За плохое содержание оружия объявляю три наряда вне очереди. Идите.
Звягинцев с понурым видом медленно повернулся и направился в сторону.
—Отставить!
Семен нехотя повернулся и подошел к Демидченко.
—Вы что, устав забыли? Как следует отвечать командиру?
—Есть три наряда вне очереди за плохое содержание личного оружия.
—Немедленно приведите в порядок свой карабин. После чистки доложить. Идите.
На этот раз Звягинцев приложил правую руку к бескозырке, четко повернулся на сто восемьдесят градусов и, чеканя шаг, ушел к столу, за которым мы обычно чистим оружие. Проходя мимо меня, Звягинцев тихо произнес:
—Ну, падло! Гад буду, если не отомщу. Я тебе тоже когда-нибудь такое устрою, что кровью харкать будешь.
Как же подло поступил Звягинцев. Ведь он те знал, видел, что за эти два часа я не вступал ни в какие разговоры с Демидченко. И грубо оскорбил меня лишь для того, чтобы хоть как-нибудь оправдать себя в своих же глазах, создать видимость, что наказание последовало в результате моего доноса командиру.
Я не сдержался и ударил его с размаху. Звягинцев повалился как сноп. Я увидел его лежащим, с окровавленным ртом. То ли я выбил ему зуб или рассек губу, то ли он ударился лицом о камень при падении. И в том, и в другом случае я, наверное, малость переборщил. Придется, конечно, отвечать. Но если бы все повторилось сначала, я не могу с уверенностью сказать, что в следующий раз поступил бы иначе. Звягинцев, прийдя в себя, стал на ноги. Из рассеченной верхней губы сочилась кровь. Редкими каплями она пятнала рабочую блузу. Не зажимая поврежденной губы, Семен размазывал кровь по лицу и истошно кричал:
—Вот как дружки издеваются над человеком! Один— наряды, а другой— по морде. Но ничего, найдем и на вас управу, липовые комсомольцы.
К Звягинцеву подбежали Демидченко, Музыченко и Танчук.
—Кто это тебя так?— спросил командир.
—Твой дружок!— продолжал кричать Звягинцев.— Кто же еще. Я знаю— вы сговорились, чтоб человека доконать.
—Прекратите истерику!— крикнул Демидченко, после чего обратился ко мне.— Краснофлотец Нагорный, за что вы избили Звягинцева?
—Не избил, а ударил.
—Это одно и то же.
—Нет, не одно и то же.
—Не пререкаться!— закричал командир.
Я умолк. В этой ситуации бесполезно что-либо доказывать Демидченко.
—Я спрашиваю, за что вы избили Звягинцева?
Во мне начал нарастать глухой протест. «Ожидать от тебя справедливого решения,— подумал я,— все равно, что надеяться: Звягинцев признает свой подлый поступок. Ведь сказано же: не избил, а ударил. Нет же, продолжает настаивать на своем. Ну что ж, настаивай. Я буду молчать».
—Ладно, не избили. За что ударили Звягинцева?
—Он знает за что.
—Он, может, и знает. Но я не знаю.
—Можете меня наказывать, товарищ старшина второй статьи, но этого я не скажу. Это— личное.
—За хулиганскую выходку,— продолжал распекать меня Демидченко,— вы заслуживаете наказания, которое может объявить только старший командир. А может, и в трибунал. Об этом происшествии будет доложено командиру взвода рапортом.
«Тут уж ты своего не упустишь,— подумал я.— Тут уж ты постараешься упечь меня туда, куда даже Макар не гонял пасти телят».
Демидченко понял, что объяснения от меня он не добьется, и поэтому обратился к Семену:
—За что ударил вас Нагорный?
—А ни за что.
—Все-таки был же какой-то повод.
—После того, как вы дали мне три наряда вне очереди, я сказал: «Теперь, Сеня, держись. От дружков пощады не жди».
Я рванулся к Звягинцеву, но потом все-таки опомнился, остановился буквально перед его лицом:
—Неужели тебе, подонок, мало одной зуботычины? Семен не отступился. Он отлично понимал, что формальное преимущество на его стороне.
—Вот, пожалуйста. Меня, значит, можно избивать, оскорблять, угрожать. А с него все это как с гуся вода. А все почему? Командир защищает своего дружка. Ну ничего, посмотрим. Это вам так, даром, не пройдет. Я сейчас иду в санчасть. Пусть мне окажут медицинскую помощь. А потом— к военному прокурору.
Все-таки подлости у Звягинцева оказалось больше, чем я думал. Знает же, стервец, что о дружбе между мною и Демидченко не может быть и речи. Это для всех стало ясно, особенно в последнее время. И все-таки говорит о командире как о моем дружке. Расчет простой: насолить обоим, Демидченко— за три наряда вне очереди, мне— за зуботычину. Вася на слова Звягинцева о дружбе не реагирует, его это, по-видимому, вполне устраивает. При случае он может козырнуть: «Глядите, какой я справедливый человек. Заработал— получай, даже если ты мой друг». Удобная позиция.