—А ты тогда действительно спал?
—Так в том-то и дело, что нет.
—Ну а как же могло случиться, что ты не принял радиограммы?
—Ума не приложу.
—Подожди. Что значит «ума не приложу»? Давай все по-порядку. Ты серьезно, покомсомольски говоришь, что не спал?
—Что вы, товарищ политрук, как можно?
—Так значит, если бы передавали радиограмму, ты бы ее принял?
—Конечно.
—Но чудес ведь не бывает.
—Не бывает. Потому и посчитали, что я во время вахты спал. А как я мог доказать, что это не так?
—В юриспруденции это называется казусом-случаем, действием, имеющим внешние признаки преступления, но лишенным элемента вины, то есть таким, в котором его совершитель не проявил ни умысла, ни неосторожности, а поэтому ненаказуемым.
—Сложно, но понятно.
—Это научное определение вот такого, как у тебя, случая. Ведь я, да будет тебе известно, дорогой товарищ Нагорный, в свое время учился на юридическом факультете университета,— политрук немного помолчал, а потом спросил:— Кто-нибудь серьезно разбирался в этом происшествии?
—Этого я не знаю, товарищ политрук. Перед строем мне объявили дисциплинарное взыскание, сняли поясной ремень и тут же откомандировали на «отдых». Я говорил им, что не спал. А мне отвечали: «У нас еще не было случая, чтобы кто-нибудь сам сказал: «Виноват, спал». Даже когда из рук спящего часового брали карабин, то и тогда следовал ответ: «Не спал. Ну, может, чуть-чуть придремнул». Тот факт, что вы не приняли радиограммы, говорит сам за себя».
—Да. Ну ладно. Поживем-увидим. Ты вот что. Мне еще нужно поговорить с Лученком, так ты пойди и скажи ему, что я его жду.
Провожали мы наших командиров все вместе. Не пошел с нами только Звягинцев. По дороге вниз политрук рассказал нам несколько смешных историй. Прощаясь, он обратился к Демидченко с шутливым замечанием:
—Вы, товарищ старшина второй статьи, не очень потакайте тем, кто шефствует над выпускницами школы. А то, чего доброго, снизится успеваемость в классе, и тогда могут посыпаться на нас с вами жалобы. Время то сейчас ух какое опасное! Соловьи там всякие, не заметишь, как и голову потеряешь.
—Да один, кажется, уже потерял.
—Кто же этот счастливец?
Молодчина все-таки наш политрук. В мягкой шутке он по-хорошему мне позавидовал. Может, он и не знал, что речь шла именно обо мне, но какое это имеет значение? Важно, что он понимает: любящий человек— действительно счастлив.
13
Вернулся наконец Танчук. Почти неделю он осваивал в полковом штабе подрывное дело. Может быть, ничего этого и не было бы, если бы не один случай. Все началось с боевого листка, который был посвящен ходу социалистического соревнования между радистами и сигнальщиками. В статье указывалось, что Лученок очистил за свою смену шестьдесят сантиметров траншеи, а Танчук за это же самое время прошел всего лишь двадцать.
—Зачем писать, кто сколько сделал?— спрашивал задетый за живое Танчук.— Как будто мы не знаем этого без газеты.
—Цэ, Лэв Яковыч, для того,— разъяснил Музыченко,— щоб люды нэ лякалысь.
—Чего лякались?— не понял Танчук.
—Як чого? Чують люды, що у нас е лэв— та й лякаються. А тут тоби газэта поясшое: «Та цэ нэ лэв, а кошэня задрыпанэ».
Видно, крепко задели Льва Яковлевича эти слова. Дня через два Танчук получил разрешение выехать в штаб дивизиона. В тот же день была получена радиограмма, в которой извещалось, что Лев Яковлевич направлен на краткосрочные курсы подрывников.
И вот Танчук у себя в отделении. Пот градом струился с его лица. По краям влажных пятен на спине и под мышками блузы видны были разводы высохшей соли. Несмотря на крайнюю усталость, выражение лица у Льва Яковлевича было радостным.
—Чтоб я пропал, это ж такой народ, с которым человеку нельзя договориться,— делился своими впечатлениями Танчук.
—Левушка, ты подкрепись чуток, а потом уже все и расскажешь,— подошел Сугако, дежуривший сегодня по кухне. Я обратил внимание, что Лефер почти всегда называет уставшего человека ласкательным именем.
—Это можно,— ответил Танчук, довольный проявленной о нем заботой.
Лефер и Лев Яковлевич ушли в столовую, Музыченко стоял на наружной вахте, я сидел у рации и вслушивался в многоголосый хор морзянок. Слышались периодические глухие удары где-то в подземелье. Это Михась долбил ломом породу в траншее. На моей рабочей волне неожиданно зазвучала песня, далекая, незнакомая. Песня чем-то напоминала голос Маринки. Хотя нет. Разве можно передать шелест трав в степи, запах крымской лаванды, звон тишины? Голос певицы исчез, а мне кажется, что я все еще слышу, но уже не песню, а начало легенды: «Это было маленькое царство, которым правила красавица Менатра».