19
Раньше, при Ваське Демидченко, я просыпался, когда меня будили, медленно. Теперь же вскакиваю с постели при первом дотрагивании или достаточно громком обращении. Нельзя сказать, что у меня ухудшился сон. Нет, я могу крепко спать даже при громком разговоре. Но при одном условии: если этот разговор— просто беседа о чем-нибудь обыденном, житейском. Так, я слышал, в старину мельники спокойно засыпали под мерный гул жерновов. Но как только утихал ветер и переставали вращаться крылья мельницы, как только останавливались жернова и наступала тишина, мельник мгновенно просыпался. Было за полночь, когда я услышал сквозь сон негромкое, но тревожное:
—Старшина! Старшина!
Я вскочил с постели.
—Что, тревога? Буди остальных.
—Да нет. Тревоги не объявляли. Тут вот,— и Севалин, дежуривший у рации, протянул мне бланк заполненной радиограммы.
Я уже привык к выражению лица Севалина. Оно не такое, как у других. У Лефера, например, лицо как открытая книга. По нему можно определить: радуется он или печалится, одобряет поведение человека или осуждает, рассказывает откровенно или что-нибудь скрывает. Определить чувства Валерия по выражению его лица не так-то просто. Чтобы установить истинный цвет крыши какой-либо постройки покрытой слоем пыли, нужен ливень. Временами мне кажется, что понять характер Севалина можно лишь в условиях какой-нибудь серьезной встряски. Приходя после сна в себя, я смотрел на Валерия и не узнавал его. Раньше мне ни разу не приходилось видеть его в состоянии настоящей тревоги. И только теперь я понял, что произошло что-то серьезное.
—Почему не расшифровал?
—Абракадабра получается.
—Какая еще абракадабра?— не понял я.
—Пробовал декодировать— несуразица выходит.
—А кому адресована радиограмма?
—А черт его знает. В кодовой таблице нет таких позывных.
Я смотрел на бланк с аккуратно записанными цифрами. Шесть групп. В каждой группе по пять столбиков из четырех цифр. Позывные станции, которой была передана радиограмма, состояли всего лишь из одной буквы и двух цифр. Такими же, короткими были и позывные станции-отправителя.
—Ты знаешь, сколько сейчас работает станций с неизвестными нам позывными?— пробовал я успокоить себя мыслью о том, что радиосигналы в ночное время могут доходить до нас не только из других городов, но даже с другой стороны планеты.— Их тьма тьмущая.
Валерий молча, но с явно иронической улыбкой выслушал до конца мое объяснение и ответил:
—Догадываюсь, что морзянок сейчас в эфире, как цыплят в инкубаторе. Но эта морзянка, дорогой товарищ старшина, особая. Ее выпустили не на западном полушарии, а где-то здесь, может, совсем рядом.
—По каким это признакам ты так точно определил место расположения станции?
—По очень четким и ясным сигналам.
Это уже серьезный довод. Работу далеко расположенных радиостанций, особенно ведущих передачу в ночное время, можно слышать с помощью нашего приемника четко. Но при этом неизбежно проявляется эффект так называемой интерференции волн — явления периодического усиления и затухания сигналов.
—А как насчет судна в нейтральных водах?
Я уже слышал историю с нейтральными водами,— улыбнулся Севалин. Дальше продолжать он не стал, хотя чувствовалось, что эта история, в том. Числе и мои приключения, ему известны во всех подробностях. Пока мы решали, как лучше поступить в создавшейся ситуации, с наружного поста наблюдения послышался окрик: «Стой! Кто идет?» Ответ был невнятным. Судя по звукам осыпавшихся мелких камней, к нам на вершину кто-то спешно поднимался. «Стой! Стрелять буду!— послышался лязг затвора и громкое обращение Танчука к Севалину.— Валерий! Разбуди старшину».