Хеттский громовержец Пирва, он же Перва, он же Пируа, обычно изображался конным, как и подобает индоевропейскому всаднику-переселенцу. Но вместе с тем его имя и образ связаны с возвышенностью: скалой, горой, высоким деревом, обычно дубом. В отличие от большинства других хеттских божеств Перва, как Перун, Индра и Таран, длиннобород. По-видимому, это какая-то общая отличительная черта. А может быть, и наглядная параллель с самим древним человеком, представлявшимся именно таковым — грозным, насупленным, волосатым, бородатым. Но зачастую Бог Грозы хеттов, Перва, изображался в виде каменной стелы или просто камня, который как бы его олицетворял. Здесь мы встречаемся с тем первичным значением, которое заключено в индоевропейском корне, — «бог скалы, камня».
В хеттском варианте основного мифа первоначальную победу одерживает Змей. И лишь потом, в результате ряда уловок и маневров, громовержцу удается вновь сразиться с противником, но уже в более выгодных условиях, и убить его. Подобные сюжеты мы без труда найдем в славянском фольклоре.
Один из хеттских текстов гласит: «Под небом вы (деревья) зеленеете. Лев спал с вами, леопард спал с вами, медведь же взбирался на нас. И отец мой, бог Грозы, зло отвел от вас. Быки под вами паслись, овцы под вами паслись». Так обращается хеттский царь к Трону — силе, противостоящей царю, которую он стремится изгнать, но беседует с ней. Здесь мы встречаемся с нашим «чудовищем» — с медведем-волосом. Медведь лезет на дерево — он зло. Громовержец это зло отводит. Прочие животные присутствуют в качестве иллюстрации бытия: быки и овцы — оберегаемые, нужные; львы и леопарды (специфика Малой Азии, с которой хетты были связаны почти два тысячелетия) — не слишком вредные, безопасные. Особое место — дерево!
Громовержец — отец царя, царь-отец народа. Сплошные родственники по прямой линии.
Хеттское государство пало около 1200 года до н. э. Причиной гибели его послужили все те же переселения на юго-восток индоевропейских племен, что в какой-то мере способствовало подобным процессам и на территории будущей Греции, о чем мы имели возможность говорить. Завоевание в деталях нам пока неизвестно. Да и было ли оно — завоевание? Скорее всего, происходило нечто не совсем укладывающееся в наши привычные схемы. Останавливаться на этом моменте пока не будем. Скажем другое: хеттская мифология после 1200 года до н. э. уже практически не развивалась, то есть она в какой-то мере донесла до нас отголоски архаики без слишком толстого слоя поздних напластований. Поэтому так четко видна картина:
Для понимания первичного сюжета она нам дает достаточно много. Мы наблюдаем ситуацию, которая полностью отвечает основному мифу в его начальных стадиях, а также полностью укладывается в рамки дуалистических представлений и в бытующую в сознании древнего человека картину мира. Разумеется, «громовержец» в данном случае вовсе не отец-небо, не Верховник, безразличный к человеку, а герой, защитник человека.
Далее вкратце расскажем о балто-славянских богах-громовниках. Эти мифологические персонажи и у славян, и у балтов необычайно схожи. А если быть точным, то это один и тот же бог, раздвоившийся с разделением балто-славян, которые были две с половиной тысячи лет назад одним народом с одним языком.
Можно было бы предположить, что балтский элемент в сообществе более древен и исконен, так как мифологические образы сохранены лучше именно в балтской мифологии, и, в частности, такой основополагающий образ, как Перкунас-Перун. Но это не так. Причина здесь совсем иная. Восточные славяне, русские, приняли христианство тысячелетие назад — в 1988 году мы отмечали этот поистине грандиозный юбилей. В том же году более скромно, почти без церемоний и без сообщений в печати, отмечалось шестисотлетие крещения Литвы.
Разумеется, Литва фактически была знакома с христианством значительно ранее, так как Русь привнесла православие на ее земли еще в X веке, да и затем после обособления Литовского княжества, произошедшего в результате вторжения Батыевых полчищ и ослабления Руси, государственной религией в этом княжестве, как, впрочем, и государственным языком и государственной системой управления, были соответственно русское православие, русский язык и русская система. Но в отличие от католических миссионеров русские православные иерархи, да и сами власти, не внедряли веру огнем и мечом среди литовского населения.
На четыреста лет дольше сохранялись в литовском народе языческие представления. Потому они и дошли до нас в первозданном виде. В те времена, когда русское население в большей или меньшей степени было вовлечено в общемировые процессы, про соседей русский летописец XII века писал: «А литва носу из болота не кажет и на пни молится». Под «пнями» подразумевались деревянные языческие идолы.
На первый взгляд такое высказывание русского хрониста может показаться кое-кому не совсем тактичным, но для того времени отражение реальности в самых простых, незавуалированных словесах было делом вполне нормальным. Вспомним хотя бы, что русские летописцы со значительно большей иронией, сарказмом, а то и просто недоброжелательностью отзывались о самих русских, не блюдущих христианских обычаев, — они и «бесовские игрища творят», и «звериньским образом живут».
Четыреста лет — срок относительный. Если мы рассуждаем о событиях 10–8-тысячелетней давности, то его можно и не брать в расчет. Для 3–4-тысячелетних глубин это уже солидный период, который не выкинешь запросто так из хронологии. Ну а для средневековья это целая эпоха: четыреста лет чистой народной языческой памяти — не шутка!
Литовские «перкунас» в значении «гром», «перкуниа» — гроза, «перкунуоти» — греметь — это, разумеется, производные от теонима «Перкун-ас», а не наоборот. По описаниям несохранившихся изображений, Перкунас, так же как и прусский Паркунс, выглядит разъяренным, атлетического сложения человеком зрелого возраста с густой длинной бородой.
В основном же Перкунас предстает перед нами как герой сказок и народных песен. В них он является слушателю грозным и почти всемогущим, но добрым персонажем. В христианских же хрониках XIII–XVI веков Перкунас всегда изображается злым духом, дьяволом или одной из его разновидностей — и это естественно, в русских летописях и богословских работах того же и более раннего времени языческие божества, включая и Перуна, рисуются или не-одухотворенными «деревяшками», «пнями», или же злокозненными бесами. И потому подход к христианским сочинениям по части показа в них языческого элемента должен быть в высшей степени критическим.
Из фольклора Перкунас, Паркунс и прочие разновидности громовников балтской мифологии не просто антропоморфны, но и человечны в самом прямом смысле этого слова. Они как бы выступают посредниками между бездушными и всесильными «верховниками» и людьми, всегда защищая людей, наказывая лишь неправедных из них, но помогая и оберегая достойных. И здесь характерно, что Перкунасы, не жалея ни сил, ни времени, гоняются за «чудищами» Велинасами-Велнясами-Волосами. Как бы те ни прятались, кем бы ни оборачивались, расплата их обязательно настигнет. Бог-заступник вершит справедливость.
Мы уже говорили, кем оборачивались «чудища», чтобы отвести от следа. Сейчас подчеркнем лишь одну особенность. Из животного ряда противник «громовержца» может выбрать практически любой образ: голубя, змеи, ягненка, коровы, щуки. Он может обернуться, в конце концов, человеком. Но никогда — медведем! Почему? Потому что медведь и есть ипостась Велинаса-Волоса, это и есть он сам — а в самом себе не укроешься, не обманешь таким «перевоплощением» преследователя.
Балтский громовник использует самое разнообразное оружие. Но, как и повсюду, мы четко видим, спускаясь по временной шкале вниз, как оно меняется: пули, лук и стрелы, бичи-розги, меч, молот, палица-булава, камень. Конечно, любое оружие сравнивается с молнией, с оружием бога неба-отца. Но исходное, как совершенно ясно высвечивается, — камень. Да, это именно из каменного века. Это не простой камешек в руке мальчишки.