Предположительно в таком русле протекала встреча князя с принцессой во вторник 18-го числа. И очевидно, слова девушки попали в точку. Меншиков занервничал. 20 июля Дворцовая канцелярия по ордеру Остермана, озвученному Шепелевым, отпустила обер-камердинеру Александру Кайсарову две тысячи рублей «для всякого домовного расхода» Его Императорского Величества. Именно Кайсарову Меншиков чуть позже «дал писмо, дабы без подписания моего расходов не держать». Слуга подчинился. Но другой обер-камердинер, Иван Кобыляков, судя по всему, повеление генералиссимуса всерьез не воспринял и платил по счетам, не обращаясь к вельможе за санкцией. Кара тут же настигла придворного, которого 17 августа князь приказал «за многие ево службы и походы в награждение написать в ранг маэорской… и… в дворцовые ладожские рядки к зборам дворцовых крестьян доходов… отправить… немедленно». Наряду с Кобыляковым в опалу угодили конюхи Кузьма Теремицкой и Яков Суровцев. Так вот. 23 августа Дворцовая канцелярия конюхов отчислила, а обер-камердинера – нет. Лефорт объяснил, почему: за несчастного вступился Петр II.
Догадывалась или не догадывалась цесаревна, за какую струнку нужно потянуть, однако вторжение вице-канцлера в финансовую область в первую очередь разозлило Светлейшего. И тот не постеснялся несколько раз отчитать Петра Алексеевича с Остерманом за растранжиривание денег, которое обер-гофмейстеру следовало заранее пресекать. Мальчик, конечно, обижался. Но сестре и воспитателю сперва удавалось гасить высочайший гнев. Елизавета в конфликты не встревала, выбрав позицию стороннего наблюдателя. Умение барона умиротворять царя, видимо, еще больше раздражало и настраивало Меншикова против старого товарища. Не нарочно ли союзник потакает капризам ребенка и добивается его любви столь дешевым способом? Не затевает ли чего хитрый немец? Эти вопросы, несомненно, волновали генералиссимуса. Только опереться гипотетическим подозрениям было не на что, и Александр Данилович решил проявить терпение, подождать, как будут развиваться события. Тем более что ближе к осени государь надумал посвятить две недели охоте и отдыху за городом{41}.
17 августа Меншиков выехал из Петербурга в Ораниенбаум. Царская семья покинула столицу 20-го числа. В то же воскресенье князю вручили от вице-канцлера очень важное для нас письмо: «Сего момента получил я Вашей Высококняжеской Светлости милостивейшее писание от 19-го. Его Императорское Величество радуется о счастливом Вашей Высококняжеской Светлости прибытии в Ораниенбом и от сердца желает, чтоб сие гуляние Ваше дражайшее здравие совершенно возстановить могло. Еже и мое верное всепокорнейшее желание есть. В мызу графа Гаврила Ивановича отправлено было отсюда для караулу, но я сего часу послал их контрамандировать. Что до свадбы графа Сапеги принадлежит, то, как жених, так и невеста просят сроку до возвращения общаго из Петергофа, сказывая, что никаким образом управится не могут, и что еще и в Верховном Тайном совете дело не подписано. При сем Вашей Высококняжеской Светлости всенижайше доношу, что Его Императорское Величество намерен завтре после обеда отсюда итти и начевать в Стрелне, а оттуда в понеделник в Ропшу, и надеюсь, что в четвер[т]ок изволит прибыть в Петергоф. И хотя здоровье мое веема плохое, однакож туды побреду. Вашу Высококняжескую Светлость всепокорнейше прошу о продолжении Вашей Высокой милости и, моля Бога о здравии Вашем, пребываю с глубочайшим респектом… А. Остерман.
В исходе 11-го часу пополюдни 19 августа 1727.
И я при сем Вашей Светлости и светлейшей кнеине, и невесте, и своячине, и тетке, и шурину поклон отдаю любителны Петр».
Меншиков Ораниенбаума достиг в восьмом часу вечера 19 августа. Ответ Андрея Ивановича написан около одиннадцати часов пополудни. Значит, воспитатель взялся за перо сразу по приезде княжеского курьера, не откладывая хлопотную обязанность до утра. Это первое свидетельство того, что Остерман не плел закулисных интриг, а искренне хотел восстановить пошатнувшийся мир с отцом царской невесты. Иначе для чего ему подчеркивать точный час. Достаточно и даты – 19 августа, отчетливо указывающей на завидную оперативность корреспондента. Другой нюанс – короткий собственноручный постскриптум государя. Даже если фраза начертана утром 20 августа, а не на ночь глядя накануне, то и тогда приветствие царя весьма символично. Император, послушный своему педагогу, несмотря на стычки из-за денег и несносный характер Светлейшего, по-прежнему благосклонен к тестю.