Пленных агитировалй в пользу социализма и стремились «пробудить» у них «классовую солидарность». На вопрос, кто начал войну, советские политработники, ничтоже сумняшеся, отвечали: «Войну против Советского Союза начала кровожадная финская буржуазия, подстрекаемая английскими империалистами». Евангелие у пленных изъяли, предложив вместо него список «рекомендованных авторов»: Маркс, Энгельс, Тургенев, Сервантес, Берия, Ленин, Гете, Чехов, Сталин, Толстой, Пушкин, Жюль Верн, Молотов, Гайдар… Правда, книг из этого списка они прочитать не успели: война слишком быстро кончилась.
Тадеус Сарримо вспоминал: «Многих военнопленных уговаривали остаться в Советском Союзе. Обещали все, что только мы пожелаем, и уверяли, что мы никогда не будем раскаиваться в том, что не вернулись в Финляндию, а остались в СССР… Комиссары говорили, что в Финляндии всех расстреляют. Однако этого не случилось. Военнопленные вернулись 20 апреля 1940 года». Только 20 финских военнослужащих отказались вернуться на родину. Все они были жителями территорий, отошедших к Советскому Союзу по мирному договору. Из вернувшихся в Финляндию бывших пленных никто не был репрессирован, а тем более расстрелян.
Советских военнопленных в Финляндии было гораздо больше — около 6 тысяч. 111 из них умерли в плену от ран и болезней. Около 100 (а по другим оценкам — 200) человек остались в Финляндии или* выехали в другие страны. В СССР вернулись примерно 5770 человек. В плену красноармейцев содержали далеко не в нормальных условиях. Вернувшиеся из Финляндии красноармейцы рассказывали: «…Долгое время помещались в сарае, где раньше находилась скотина. Постельной принадлежности никакой не было. Военнопленных били резиновыми палками, березо — выми прутьями. Бани не было, у каждого вши. Кормили отвратительно плохо. Хлеба не давали, только сухих коржиков давали, и то мало. Варили баланду вместо супа. Давали конины, что порченная. Больным помощи никакой не оказывали. У кого рана была большая, тот умирал… При обмене изношенной обуви давали нарочно не по размеру. Часто на одну ногу давали сапог, а на другую дамскую туфель». Кое‑что в этих свидетельствах вызывает сомнения. Неужели за три — четыре месяца плена красноармейцы успели износить обувь? Другое дело, как мы помним, сапоги и ботинки у многих еще в Красной Армии «каши просили». Надо также учесть, что бывшие пленные давали свои показания в тех же бараках, откуда только что отправили на родину финских военнопленных. Красноармейцы опасались за свою судьбу и могли намеренно преувеличивать ужасы плена в расчете на сострадание и снисхождение. Если бы кто‑то похвалил жизнь в Финляндии, его могли заподозрить в «предательстве», но предателей было мало, несмотря на пропагандистскую обработку, которой красноармейцы подвергались в плену.
Финские свидетельства о положении военнопленных, разумеется, рисуют совсем иную картину. Красноармейцы, если послушать финнов, чуть ли не за счастье принимали то, что оказались в плену, где их будто бы кормили и одевали гораздо лучше, чем на родине. Финский офицер Салонэн, выступая перед журналистами в Париже в январе 1940–го, например, утверждал:
«Нам удалось захватить советский походный лазарет, переполненный ранеными. Только за офицерами там был кой — какой уход. Что же касается солдат, то их даже не перевязывали. В лазарете почти не было хирургических принадлежностей. Те редкие инструменты, которые имелись, так заржавели, что для раненых было бы лучше, если бы ими вовсе не полью — вались. Вата и марля были сложены кучей в коробки для консервов. Грязь всюду была невероятная. Раненые лежали на полу среди оголенных трупов и всевозможных отбросов. Несчастные русские крестьяне крестились и благодарили Бога за то, что они попали в плен к финнам.
У пленных большевиков жалкий, измученный вид. «Вы добрые люди», — говорят они финнам, благодаря их за хорошее обращение. Ноги у всех в ужасающем виде, израненные, окровавленные, обувь самого низкого качества, продырявленная. Вёе пленные жалуются на пищу в Красной Армии. С начала похода им не выдавали горячей пищи, кормили только сухарями. Все зябнут, так как их шинели без меховой подкладки (вот уж поистине — два мира, две культуры; финнам, у которых все солдаты были в шинелях с меховой подкладкой, и в голову не могло прийти, что в Красной Армии даже не все командиры имеют полушубки, а уж шинель на меху в советских условиях была невиданной роскошью. — Б. С./ Больше всего беспокоит их — не вернут ли их обратно в СССР».
Отмечу, что в советских лазаретах, по финским меркам, уход за ранеными действительно мог считаться плохим. Но врачи и медсестры были не виноваты: был крайний дефицит лекарств, инструментов и перевязочных средств. Первая жена писателя Михаила Булгакова Т. Н. Лаппа вспоминала, что когда она в 1940 году работала медсестрой в больнице сибирского города Черем- хово, то инструментарий там был гораздо скуднее, чем в 1916 году в земском здравпункте настоящего «медвежьего угла», села Никольского Смоленской губернии, где она жили и работала вместе с автором «Записок юного врача». А в Финляндии и в 1916 году медицина была поставлена вообще лучше, чем в России.