Николай жаждал сделать военную карьеру, дослужиться до генерала. Продвижение в «мирном» Петербурге шло, по его мнению, очень уж медленно. В то время бушевала война на Кавказе, а на театре военных действий продвинуться по службе можно было значительно быстрее. И Мартынов в 1837 году отправился волонтером на Кавказ, будучи прикомандирован к Нижегородскому драгунскому полку. По утверждению князя А. В. Мещерского, в выборе полка Мартыновым сыграла роль военная форма, ибо «мундир этого полка славился тогда, совершенно справедливо, как один из самых красивых в нашей кавалерии. Я видел Мартынова в этой форме; она шла ему превосходно. Он очень был занят своей красотой»[108]. Форма Нижегородского драгунского полка состояла из красивой белой куртки с кушаком, шаровар, шашки через плечо, кивера гречневиком из черного барашка с огромным козырьком.
По пути к месту службы Николай встречался в Москве с Михаилом Юрьевичем, который также ехал на Кавказ, в ссылку. Вместе обедали в ресторане «У Яра», Лермонтов посещал семью Мартыновых, где были незамужние дочери. Внешне отношения между Лермонтовым и Мартыновым были товарищескими. Хочешь не хочешь, а ведь сейчас они оказались как бы однополчанами, одев форму Нижегородского драгунского полка, один — добровольно, другой — по принуждению.
Мартынов, прибывший на Кавказ, был уверен, что всех удивит своею храбростью, что сделает блестящую карьеру. Он только и думал о наградах. «В Ставрополе, у генерал-адъютанта Граббе, за обеденным столом, много и долго с уверенностью говорил Мартынов о блестящей будущности, которая его ожидает, так что Павел Христофорович должен был охладить пылкого офицера и пояснить ему, что на Кавказе храбростью не удивишь, а потому и награды не так-то легко даются. Да и говорить с пренебрежением о кавказских воинах не годится»[109].
По военным планам 1837 года, Нижегородский драгунский полк не должен был участвовать в активных боевых действиях. Поэтому жаждавший отличиться Мартынов записался участвовать в закубанской экспедиции А. А. Вельяминова. Лермонтов тоже был приписан к отряду Вельяминова, но заболел в дороге и был отправлен на лечение в госпиталь, а затем — на воды. В Пятигорске Лермонтов вновь встречался с семьей Мартынова — отцом, матерью, сестрами, отдыхавшими и лечившимися на водах. Когда Лермонтов, выздоровев, в сентябре 1837 года отправился из Пятигорска в экспедиционный отрад, находившийся в районе Геленджика, сестры и родители Мартынова передали Михаилу Юрьевичу пакет с письмами, вложив туда 300 рублей денег для передачи Николаю Соломоновичу. В Тамани Лермонтова обокрали, и пакет с письмами исчез вместе с ценными вещами Лермонтова. Это достоверный исторический эпизод, а не просто литературный вымысел, попавший на страницы «Героя нашего времени». Встреча Лермонтова с Мартыновым произошла 29 сентября 1837 года в Ольгинском укреплении, где размещался походный штаб генерала Вельяминова. Известив Николая Соломоновича, что пакет с письмами его родных был похищен, он отдал ему 300 рублей своих собственных денег взамен утерянных. На этом эпизод был исчерпан, Н. Мартынов даже не хотел вначале брать эти 300 рублей, говоря, что раз деньги украдены, то с какой стати Лермонтову их возвращать. Но все же деньги он взял. Через некоторое время Лермонтов и Мартынов разъехались, каждый в свое подразделение Нижегородского драгунского полка, так как экспедиционный отряд был распущен.
Мартынов 21 апреля 1838 года вернулся в свой Кавалергардский полк и в Петербурге в 1838–1839 годах неоднократно встречался с Лермонтовым, не предъявляя никаких претензий относительно пропавших писем. 30 октября 1839 года Мартынова неожиданно переводят на Кавказ в чине ротмистра Гребенского казачьего полка. Предполагают, что причинами перевода послужили нечестная игра в карты и… «странный характер» Николая Соломоновича, который не смогли стерпеть даже кавалергарды. И вновь Лермонтов и Мартынов встретились на Кавказе — летом и осенью 1840 года они находились в экспедиционном отряде генерала Галафеева в Чечне и Дагестане. Оба они были участниками кровопролитного сражения у речки Валерик. Лермонтов командовал сотней «охотников», доставшейся ему от Дорохова, Мартынов — линейцами.
Н. Мартынов имел за военную службу 27 высочайших благодарностей, а за участие в 1837 году в экспедиции против горцев был награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом. За участие в боевых действиях на Кавказе в 1840 года в ордене ему было отказано. Но, тем не менее, это был не робкий офицер, неплохо проявивший себя на полях сражений. Правда, многие мемуаристы называли Мартынова трусоватым, осторожным и нерешительным человеком. Но это в большей степени касалось тех или иных жизненных ситуаций мирной жизни, и в меньшей степени — его воинской службы.
К сожалению, Мартынов хвалился сожженными аулами и посевами, угоном скота, истребленными чеченцами, тогда как Михаил Юрьевич переживал за подобные жесткие и чрезмерно кровопролитные действия русских войск, ведомых царскими генералами. Лермонтов был против сеяния вражды между русскими и чеченцами. Словно предчувствовал великий поэт, какой бедой это может обернуться через много-много лет.
И видя сегодня устремленные на тебя горящие ненавистью глаза какого-нибудь 8-летнего чеченского мальчика, люто ненавидящего тебя уже только за то, что ты русский, впитавшего эту ненависть с молоком матери, не можешь не сожалеть о том, что мы, русская нация, ведомая Романовыми, сделали на Кавказе полтора-два века назад. И много веков нужно сейчас для примирения наших народов.
Сразу вспоминаются строки Михаила Лермонтова из стихотворения «Валерик»:
Но вернемся к Н. С. Мартынову. Воинская служба его закончилась быстро и для большинства неожиданно. Замеченное за ним в новом полку шулерство при игре в карты, полученное в результате позорное прозвище «Маркиз де Шулерхоф», создавшиеся тяжелые отношения с офицерами Гребенского казачьего полка привели к тому, что Мартынов, хотя и с большой неохотой, но был вынужден подать в отставку. Сделал он это в самом начале 1841 года, а через короткое время снова изъявил желание служить, но уже в другом полку. Это показывает, что Мартынов не сознательно, а вынужденно подал в отставку. В Петербурге, в военном департаменте, появилось дело «Об определении вновь на службу отставного майора Мартынова»[110]. Вся переписка в деле на 8 листах оказалась по какой-то причине уничтоженной. Дело было закрыто 27 февраля 1841 года, так как 23 февраля Николай I подписал приказ об отставке Мартынова «по домашним обстоятельствам».
Однако в Москву, где проживало все семейство Мартыновых, Николай Соломонович не приехал, а вдруг в конце апреля оказался в Пятигорске, чтобы поправить свое здоровье и, возможно, пополнить кошелек карточной игрой.
«Я прибыл в город Пятигорск в конце апреля месяца для пользования водами. По приезде моем в Пятигорск я остановился в здешней ресторации и тщательно занялся лечением»,[111] — так отвечал Мартынов впоследствии в Окружном пятигорском суде. Через некоторое время после приезда Мартынов поселился во флигеле дома Верзилиных, заняв с М. П. Глебовым соседние комнаты.
110
РГВИА, ф. 395, инспекторского департамента военного министерства, отд. 1. стол 4, св. 1288. 3 № 296.
111
Н. С. Мартынов. Ответы на вопросные пункты Окружного пятигорского суда // Русский архив. — 1893. — Кн. 8. — С. 602–603.