Глава 6. Горы — не редька с квасом…
У подножия горы зловеще ухнула незнакомая здешним местам птица. Вслед за нею ворвались два бледных всадника, рассекая пространство своими бестелесными телами. Сразу же заволокло небо тучами, или погасло красное солнце, готовое вот-вот закатится. Стало темно, налетел холодный ветер. Прогнулась и застонала земля в том месте, где ноги всадников опирались на нее. Заворочались покойники в своих могилах. Зябко поежилась Манька, остановилась, разглядывая внезапную перемену. Но спокоен был Дьявол. Свет брызнул из глаз, освещая дорогу, так что и ветку неугасимого полена не пришлось доставать.
Она кинулась догонять своих спутников, которые бледными всадниками не заинтересовались, и теперь нарочито молчали, не касаясь этой темы, хитро ухмыляясь, как два заговорщика, молча посмеиваясь над ее страхами.
Манька сдалась.
— Кто-нибудь объяснит мне, что произошло? — хмуро спросила она, продираясь между двух скалистых уступов, тесно примыкающих друг к другу.
Борзеевич кивнул головой в ее сторону,
— Милые вампиры опять произвели на Маньку впечатление! — он подал ей руку, вытягивая из расщелины. — Обошла бы! Чего в щель-то полезла?… Вот так вампиры будут бродить по белу свету, пока не окончат свои дни! — Борзеевич ухмыльнулся.
— А не закончат, пока не перейдет род человеческий… Не сами, конечно, — Дьявол кивнув в сторону благодатной земли. — Их объемное, предупредительно вежливое обращение к народу, что, мол, они все еще царствуют и не собираются расставаться с полномочиями, — добавил он, удивляясь, как она могла застрять в таком месте, где никто бы не застрял.
— А могут они… — Манька раскраснелась и пыхтела, подумав, что зря она не обошла расщелину в скале, а полезла за всеми. Все-таки Дьявол был бестелесным, а Борзеевич просачивался в любую щель, но предпочитал ходить как все…
— Могут, могут! — Дьявол не дал ей договорить, наконец, освободив ее общими усилиями. — Еще как могут! Иные при всадниках замертво падают, иные страх испытывают, иные так привыкли жить их в объемности, что не замечают. Но головушку, которая их рассмотрела, снесть не могут. Так что посмотрела, удивилась, ну и хватит! Стоит ли загружаться тем, что вампиры чего-то там празднуют? Живут, вот и празднуют… Со вкусом, надо заметить, живут, что ни день, то праздник!
Манька еще раз оглянулась не без зависти, тяжело вздохнула, разглядывая новое препятствие на пути к мечте. Но все же не так уныло, как день или два назад. До вершины оставалось всего ничего. Пожалуй, к вечеру достанут ее. Она проглотила комок обиды, вспоминая, что вампиры праздники имели, не изнуряя себя походами. Казалось, отвесные стены упираются концами в небо. Лощина закончилась, предстояло снова карабкаться в гору.
Удивление вызывал Борзеевич, который лазал по скалам как паук, подсказывая, куда поставить ногу, за что зацепиться, куда посохом вдарить, чтобы образовался выступ. Где он этому научился, он так и не смог вспомнить. Несомненно, в горах он уже бывал. Как-то раз даже надолго остановился, тупо рассматривая в таком недоступном месте рукотворно, в определенном порядке сложенные камни.
— Может наступление зимы определяли? — с сомнением произнес он.
— Тогда, Борзеевич, я умнее всех живущих… — хихикнула Манька. — Я бы вместо того, чтобы в горы лезть, взяла бы за точку отсчета начало цветения черемухи. Она всегда в мае расцветает. Лет пять, и можно выводить среднее… И получился бы год.
Одному Дьяволу все было нипочем, ему что гора, что болото. Он страховал, замедляя падения, или показывал куда стрелять. Мог и перенесть, но вредность его была такой же безграничной, как и одержимость собой.
— Маня, — говорил он, назидая, — в горах по камню ты свое железо враз сносишь, а голодуха уметет караваи — не заметишь. Да где бы мы на тебя тут еды напаслись? Кругом один камень! Жаловалась на посох, обвиняла, обидела всех, — укорял он ее, — а смотри, как пригодилось-то! Ломаешь камень, что лед, а ботинки твои — самое что ни наесть горное снаряжение…
И это все что он мог ей сказать?! Почему никто не мог дать хоть капельку счастья ей?
Завидовала Манька даже Борзеевичу: три первых дня она жалела его изо всех сил, а он… Когда она, почти полностью раздевшись, взвалила на себя его котомку, даже Дьявол не выдержал:
— Ты, Борзеевич, повороти-ка назад, дорога не тяжелая, съедешь обратно как-нибудь, а если с нами, считаю до трех — и выздоравливаешь! Раз, два, три…
Слегка покраснев и смутившись, Борзеевич выздоровел. Мгновенно. И сразу стал опытным.
И откуда столько прыти взялось!
— Ну вот, видишь, Маня, чудеса случаются иногда, — подразнил Дьявол обоих, пробиваясь вперед. — А ты сомневалась, что я воскрешать умею…
Целый день с Борзеевичем Манька не разговаривала, но он виновато ухаживал за нею, то вскипятив чаю, то протоптав наперед дорогу, то вырубив топориком в подъеме заступы. На следующее утро она его простила.
Но не Дьявола.
А причина простая: Борзеевич учудил себе снегоступы, сплетенные из ивовых прутьев. Она к ним тоже приспособилась — но так железо не снашивалось, и Дьявол повелел облегчение отменить. Дискриминация по железному признаку была налицо.
В горах снег оказался другим, особенно после схода лавины. Он не проваливался, идти по нему можно было, как по земле, а были места, где снега не было вовсе, его сдувало. В горах снегу было больше, чем в лесу, но все равно, то и дело каменная промерзшая земля внезапно вырастала лысая, обдуваемые самыми страшными ветрами, какие встречала. А было, что еще хуже, чем после метели в лесу, проваливались так, что и не выбраться. Особенно, если перед тем снег треснул и разошелся, а потом расщелину замело — и тут уж только на Дьявола уповать. Но помощи от Бога Нечисти не дождешься, если сам себе не поможешь. Чтобы выбраться, использовали лук и веревку, а Дьявол крепил стрелу. Или неугасимой веткой выжигали дыру, выбираясь по образовавшемуся проходу, нередко обнаружив, что день или два пропали даром. Выжигать снег было опасно — лавина воды, если расщелина в леднике, как мешок, могла хлынуть на голову и утопить или смыть в еще худшее место. Тыкали ветку в снег и отдергивали, не давая ей разогреться как следует, чтобы проверить, куда уходит вода, и уходит ли. Идти по горам оказалось не то, что по равнинам, пусть и снег. Ветер сбивал с ног, катил вперед или назад, уж как повезет, пробирая до последней косточки. Не раз съезжала она по склонам. И тут снег подтаивал, образуя ледяные горки, по которым катилась в своих железных обутках, как на коньках, полусогнувшись и растопырив руки в стороны. И если ее не успевали вовремя подхватить, откатывалась порой на всю длину веревки, утягивая за собой Борзеевича.
Не лучше было, когда наметенный снег обваливался, открывая непреодолимую преграду. В такую стену колышки из неугасимого полена не воткнешь, а железных крючьев взяли раз два и обчелся. Врубались в стену наискось, и не знали, чего ждать. В любой момент снежно-ледовая стена могла отколоться, особенно когда подтягивались на веревке, привязанной к непроверенному крюку. Добравшись до такой преграды, иногда останавливались на ночь, втыкая в нее ветку неугасимого полена, чтобы к утру оттаяла, обнажив скальную породу.
Или вдруг начинались такие нагромождения скал, которые острыми концами торчали вверх, точно деревья, напоминая Ад с ее уродливым застывшим прошлым — и не забраться на них, не пройти через них, и не обойти…
Иногда путь преграждал бурный поток, который сбивал с ног и тащил за собой в сторону горных озер. Согретая теплым воздухом благодатной земли гора оттаивала, тонны воды вытекали из образовавшихся в вечном леднике пещер, падая вниз с высоты в сотни метров, обрастая огромными сосульками, которые в свете ослепительно яркого солнца искрились тысячами огней. Ночью температура падала так низко, что и привычная к холодам Манька вытерпеть уже не могла. Прятались в пещерах, в норах, забивались в такие места, где бы ветер не снес их с горы, и не обрушилась сверху лавина, а потом грелись у костра и слушали страшный грохот бушующих ветров за стенами их укрытия. Казалось, что в горах ветер только такой и бывает. Или солнце, отражаясь от белого снега, выжигало роговицу — и если бы Дьявол не повязал ей на глаза косынку из полупрозрачного шелка, непременно бы ослепла. Теперь один ее глаз видел мир в розовом свете, другой в зеленом, вместе получалось серовато-бурое, но скоро она привыкла.