Лагерь решили устроить в небольшой пещере, чуть выше того места, где озеро могло бы достать их, если вдруг весь снег сойдет с гор, собираясь в нем, как в закрытом резервуаре. Огромные потоки вод стекали в него, обрушивая тонны льда и снега, которые за зиму накопились на склонах и на вершине. Само озеро было необыкновенно теплым и даже горячим. И не удивительно, следующая гора, покрытая паром, которая одним концом упиралась в озеро, по всему подножию была устрашающе изрыта гейзерами, которые внезапно мощными фонтанами вырывались из-под земли. Наверное, и в самом озере горячих источников было немало. Манька нарубила хвойных веток и насобирала с сенного дерева сено, устраивая постели для себя, для Борзеевича, и на всякий случай для Дьявола, пожалев, что сенные деревья не растут за горами. С одного такого дерева сена получалась целая копна, и в любое время еды хватило бы всем животным. Или хотя бы на зиму листья с деревьев не опадали… Вот было бы здорово!
Дьявол и Борзеевич отправились собирать с запасом хворост и промышлять припасами к столу. Собирали что поближе, больше осматривая место и примечая, как и куда пойти назавтра. День до вечера решили отдохнуть. Дьявол разрешил обустроить пещеру и устроится с комфортом, осваивая новую землю. На вечер для ужина замочили в рассоле утку, предполагая запоздалое празднование по случаю покорения Вершины Мира. Таких уток в миру было еще много. На обед насобирали грибы и запекли на деревянных шампурах, изготовленных по случаю. Грибы себе каждый собирал сам — Манька нашла только сыроежки, Борзеевичу повезло больше, он набрел на два белых гриба, а Дьявол собирал все подряд. В достатке обнаружили луковичные и пряные травы на приправу, коренья и земляные орехи, заварили чай из мяты.
Дьявол зачем-то на этот раз собрал только самые ядовитые грибы, смакуя и нахваливая их вкусовые достоинства. Манька из любопытства обменяла одну сыроежку на ложный опенок, попробовала на вкус и тут же выплюнула, вернув его Дьяволу и забрав назад свою сыроежку — еда ему не требовалась, таким образом он поддерживал компанию, вникая во все их тяготы, и переварить мог все, что угодно. Другое дело Борзеевич, который побаловать едой себя любил. Без еды он становился раздражительный, нес всякую околесицу о вкусной и здоровой пище, посвящая и Маньку и Дьявола в тонкости заморской кухни. От его рассказов урчало в животе и, не переставая, текли слюнки, не успевали глотать.
После сытного обеда Манька и Борзеевич расслабились, наслаждаясь девственной природой и жмурясь от солнечного света. Манька жалела только об одном, что так и не увидела весны. А без весны, без подснежников лето было неполным, даже такое красивое. Думать о будущем не хотелось, но мысли приходили сами собой. Оставалось не так уж много времени, когда они достигнут цивилизованной части государства. С Вершины Мира она видела, что гор оставалось всего три, одну они прошли. Две не десять, когда каждая гора выше другой в два, а то и в три раза. И она лениво размышляла, чем проткнуть Благодетельницу и вампира: осиновым колом, стрелой, или пытать их живой водой и крестом крестов… За приятными мыслями, о Горынычах Пекельных она вспомнила не сразу, но вспомнила — и настроение упало ровно наполовину, она сразу же вернулась в свое бытие, в котором Борзеевич, подперев голову руками, лежал на животе и тупо, облизываясь, пялился на гнезда орущих птиц, облепивших все скалы неподалеку.
Из-за гнезд и норок шла драчливая разборка. Манька с любопытством проследила за его взглядом — наверное, Борзеевич думал о яйцах, которые должны были быть в гнездах. По скалам стайками лазили пушистые зверьки, выгибаясь и ловко прыгая, пытаясь забраться в гнездо, или промышляли под скалами выпавшими птенцами. Мелкие песцовые и лисьи охотились и за теми, которые замешкались и проглядели врага. Расстраивало то, что птицы проносились над головой тучами, не упуская возможность угодить фекалиями прямо на голову, наказывая тем самым пришлых.
— Многие водоплавающие не улетают никуда, озеро не замерзает и рыбы много, — сказал Дьявол, заметив, как Борзеевич рассматривает толстого ленивого гуся, имеющего красный гребень и грудь. — Это, Борзеевич, человеку уже не увидеть, таких в мире нет. Посмотрел и забудь, не разевай роток на чужую собственность! Манька, ты так и не загадала желание! — напомнил он, углубляясь в изучение структуры ложного опенка, который она ему вернула недоеденным.
Борзеевич оставил гуся, стянул ботинки, развернул портянки и проверил состояние своих ног.
— Ни единой потертости! — удивился он, разглядывая портянки, поднеся их к носу. — И не пахнут, чистые!
— Сносу им не будет! — заверил Дьявол, откладывая опенок и принимаясь за разрез в своем плаще. Место выреза срослось, но срослось неровно. Дьявол сделал надрез и обрезал лишнее, сметав место разреза ниткой.
— Что-то в голову ничего не приходит, — пожаловалась Манька, подсаживаясь ближе. — Давай помогу!
— Нет, Маня, этот плащ мне зашивать. Не суметь тебе! Это такой плащ, который волочиться за мной повсюду. И если скажу ему: стоять, будет вечно стоять, пока не заберу.
— И взять никто не сможет? — удивилась Манька, вспоминая, как уютно ей под ним спалось. — Да ну! — не поверила она.
— А ты попробуй, — предложил Дьявол, усмехнувшись и защипнув краешек плаща в руке. — О, ты еще не представляешь, что такое укусить не в землю, а в сознание…
Манька поднесла руку, но не успела она дотронуться, как плащ набросился на нее, мгновенно объедая плоть на глазах.
Манька взвыла, отскочила, с ужасом уставившись на пораженный участок кожи и объеденные пальцы, которые болтались костяшками на неизвестно чем. Слезы текли по ее лицу — боль была такой сильной, и пораженная кожа чернела так быстро, захватывая новые участки, что она не сомневалась, что кроме обеда материя плаща впрыснула в нее яду. Вся боль, о которой она знала, не стала бы и сотой долей того, которая волнами врывалась в ее сознание.
— Я сам! — сказал Дьявол, зажимая запястье, чтобы остановить распространение заражения. Манька вдруг поняла, что не чувствует ничего, кроме боли, как будто у нее не было тела.
Борзеевич, заметив необычное свойство плаща, вскочил с круглыми от ужаса глазами, далеко отбрасывая портянки, которые повисли на ветке дерева и, поддавшись общей панике, перегрызли ее, упали и поползли к Борзеевичу.
Борзеевич, петляя, бросился наутек за спину Дьявола и умирающей Маньки. Дьявол паники не ожидал…
— Борзеевич, не борзей, подбери, а то обидишь! — строго сказал он. — Так и мир миру недолго скормить… Я же сказал, подбери, черт ты этакий, они чувствуют твой страх!
Дьявол поднял Борзеевича за шиворот из-за себя и бросил в сторону портянок, которые уже подползали, пробуя на зуб все, что им попадалось. И как только Борзеевич оказался рядом, они набросились на него, обмотавшись вокруг ноги, и тут же успокоились, согревая его светлыми чувствами, отчего по лицу его потекли слезы, так приятно их было носить, и так страшно он был ими напуган, в основном Манькиным криком.
— Успокойся! — устало приказал Дьявол, махнув рукой Борзеевичу. — Тебя же защищали! Знамение тебе, что только ты поладил бы с ними!
— А что мне делать-то, чтобы не кусались? — прохрипел Борзеевич осипшим голосом.
— Погладь их, они это любят! — сказал Дьявол сердито. — Тут такая больная Манька, а ты о себе только думаешь! Будь добр, принеси живой воды! Всего делов-то было пальцы отреставрировать, а теперь всю руку придется лепить из пустого места!
Борзеевич встал на цыпочки — осторожно ступая по земле, побежал к бутыли, которая стояла у костра.
— Быстрее!!! — заорал на него Дьявол, сверкнув глазом.
Борзеевич, заметив свет в глазах у Дьявола, припустил бегом, неся бутыль на вытянутых руках.
— И ты не кричи! — устав от воплей и крика, устало сказал Дьявол, положив вторую руку на ее лоб, отчего боль утихла, или ей только показалось, потому как увидела она себя со стороны.