— А ты покажи мне доносителя, и никто больше шептаться не станет! — потребовала она. — Мы с тобой не простые люди, чему удивляться-то? Много в стране изменников мечтают народ развратить да дела государства развалить. Только, если ихние-то жены по мужьям сохнут, чего их комолые на государстве не сидят?! Разве ж мы с тобой не одно дело делаем?!
— Это какое еще дело? — недоверчиво с обидою покосился Его Величество. Ему не нравилось, что снова чувствует себя провинившимся школьником, но решительность давно улетучилась. Черт, квашня квашней, будто каша во рту. Он уже жалел, что сунул голову, куда не следовало. — Я сам не вижу, как льнешь к каждому, кто мне в подметки не годился бы, если бы не отваливала злата-серебра! Много, заметь, злата-серебра, из государственной казны!
— Ой, ой, ой! Злата-серебра пожалел! — прищурилась Ее Величество, едва сдержав гнев. — А кому? Все ж нужные люди! Так и ты при живой жене чего-то стоишь? А без меня кто?! Сядь! — приказала она, указывая на место рядом с собой, усаживаясь сама. — Клевещут на меня, а ты и уши развесил?
— А как мне не обижаться-то, когда заграничные козлы имя государево, честь и достоинство имеют во всякое место?! И было бы чем! Вот времена раньше были, — помечтал он, — закрыл в монастырь — и голова не болит.
Его Величество был разобижен и раскраснелся, чего с ним бывало редко. В последнее время сам себе не рад и все наперекось — на сердце муторно, на душе тошно… Не то чтобы уж слишком, но… кто-то не так посмотрел, кто-то, хочешь бы подмять, ан, нет, неспокойно как-то и отступишься, а то станет вдруг головушке бо-бо, сил нет терпеть. Только Ее Величество могла головушку поправить. Гладит, бывало, рученькою белою, слова ласковые шепчет, как заговор, а голова раз — и успокоилась. И вроде сомневаться начинаешь, а Царь ли, коли у жены под каблуком, но то одного Царя на себя приложишь, то второго — вроде не хуже. И симптомы те же: то внезапные перемены настроения, то вдруг Указ сам собой с языка слетит, а то, наоборот, уста замкнуло, и не можешь слово вымолвить, а то вдруг начнут убиенные в углах мерещиться. И удивляешься: век другой — болезнь не оставляет…
— А ты обиду-то проглоти! — сказала Ее Величество с издевкой, не зная, что и думать. — Если бы почаще захаживал в спаленку, может, и не говорил бы народ обо мне! Все музыку сфер сочиняешь? А что делать мне? Ну, чего вылупился, бери меня! — Ее Величество сорвала платье, оголяясь. — Бери, вот она я! Чего ждешь?!
— Закройся! Противно смотреть! Наимелся уже! — Его Величество швырнул ей обратно платье. — Как я могу, если все ходят, подглядывают, подсматривают, — он тяжело вздохнул.
— А мне противно, что стал таким недееспособным. Знал бы отец, от стыда бы умер, за кого дочь выдал… Раньше тебе это не мешало!
— Я так устал, — Его Величество закрыл лицо руками. — В последнее время сердце все время ноет. Боже, что со мной? Лучше умереть, чем так жить. В отпуск бы, — проговорил он мечтательно. — В горы! Чтобы никто в душу не лез, не искал… Избы из ума не выходят…
Ее Величество улыбнулась, излучая довольство. Наконец-то она услышала, о чем хотела. Проклятая все еще была в избах — любовалась на горы. Неужто, совсем умирать собралась? Такое бывало в последние дни, когда проклятые отваливались — и печалился вампир, скорбела душа смертельно. Вот и Спаситель перед обретением Отца долго болел. И тут же встревожилась, а она-то где? Почему муженек о себе речь ведет? В такое время ни за что бы от нее не отошел….
Нет, не умирать проклятая собиралась…
Ее Величество насторожилась: она места себе не находила, как появилась эта проклятая земля, где укрылись свора предателей с мужниной поганой душонкой. Как раз для проклятой, тепло, светло и мухи не кусают. А как вампирам скажешь, что проворонили добрую часть государства, попустив какой-то своре недоносков? Да еще на государственной земле?! А как старым вампирам объяснить, что война затевается исключительно в личных интересах? И как муженьку объяснить, что клялись над ребром, вставляя персты между его ребрами?
Внемля совету дракона, шумиху решила не поднимать, изучая феномен. Ждала, когда сами прибегут, требуя защиты и содействия. Ан, нет, не бежали. Зима и отсутствие дорог сдерживали толпы любопытствующих. Земля лежала за горами, места нехоженые, благодаря стараниям оборотней и матушки, любившей места уединенные, поселений почти не осталось. Слухи ходили, но принимали их безо всякого энтузиазма, никто значения не придавал. А как пропали оборотни, посланные на поиски Матушки — и сия братия обходила те места стороной.
И свалить-то появление проклятой земли не на кого!
Ей бы сразу самой за это дело взяться, но как сразу-то поспеть за всеми делами?
Для развертывания полномасштабной операции нужны были доказательства, но предатели ничем себя не обнаруживали, не подавая признаков жизни. Но на лето готовилась, укрепляя армию людей и оборотней, и вампиры призывались в элитные подразделения, пока лишь на обучение, но с таким расчетом, чтобы по призыву, в случае чего, прошла полная мобилизация. Самостоятельно. Постоянно приходилось выкручиваться, придумывая одну правду за другой, а иной раз не объясняя ничего. В конце концов, царица она.
С того времени, как она узнала, прошло чуть ли не три месяца. Было это в середине февраля, а теперь уже апрель на исходе. И каждый день молилась, чтобы весна наступила ранняя. Но снег, как назло, не таял, или таял, а потом наваливало снова, как зимой. Земля только-только оголилась местами, но такой паводок начался от таяния снега, что про войну пришлось забыть. Воевать в государстве получалось только летом, в другое время ни своя армия, ни чужая не выдерживали, климат не тот. А так хорошо все продумала — одолеют ее вампиры: "Вызволите, Ваше Величество, землю-матушку!" И она грозно встанет, хмуро взглянет, и скажет громовым голосом: "Да как же вы, ироды, землю проворонили?!" И полетят во все концы вестники, мол, помогите — свалилась беда, по какой причине неведомо!
Но никому дела до той земли не было…
Хочешь, не хочешь, а придется признаться, что знает она, по какой такой причине… Как это мерзко! До чего же не хотелось брать на себя роль недоброго вестника! Но времени уже не осталось, еще неделя, и армию можно будет выводить под ружье. Тайные агенты докладывали, что проклятая земля растет, как на дрожжах.
А Его Величество тем временем становился каким-то уж слишком самостоятельным, скрытным, подозрительным, требуя отчета и ущемляя в интересах, в первую очередь, ее, поостыл к своим, открывая недостатки в проверенных вампирах. И стали у него появляться совсем уж больные мысли о всяком возвышенном: философские труды перечитывал, о вечности задумывался, про Бога Святых Отцов пытал, внезапно проникшись любовью к Спасителю и к Его непонятому гуманизму… А уж как интерес-то к женушке упал! Пропадал в кабинете с утра до поздней ночи, слава Богу, занимаясь не столько государством, сколько выискивая секреты соседей, которые имея лицо не менее клыкастое, оставались пушистыми и бессовестно ущемленными, когда строили козни, ущемляя государство и в политике, и в экономике, и во всем, чего бы им не пожелалось. Она чувствовала, что там, в его сознании, есть кто-то еще, ясно улавливала вибрации — но прочитать, как ни старалась, не могла. И проклятым не выглядел — проклятые про усталость обычно не говорили, загибались, но работали, в один день спуская жалкие гроши, а этот еще со вчерашнего дня управлять делами не садился, собирая сведения, уличающие ее в измене. Слава Богу, выводы Его Величества от ее собственных выводов, сделанных давным-давно, мало чем отличались: не иначе, государство было проклятым — вроде все как у всех, даже лучше, ан, нет, больное какое-то, и как начнешь разбирать — все болезни не свои.
Значит, Зов… Значит, о царстве мечтают…
Так-то! Не дураки, ставить на проклятую не имело смысла. Много не наживешь, в раз разденешься и разуешься, взять с нее было нечего. Но позвали — маеты достанет. Слушая бредни Его Величества, она уже не сомневалась, что манят для заклятий в избы, которые как раз у гор видела. Поди, и жену новую приготовили, надеются обвести ее вокруг пальца… Неужто, думают, что не сообразит она? Ну, это мы еще посмотрим, свои клятвы крепче железа булатного — ее назвал единственной, кому позволено карать его и миловать.