К генеральному сражению обе стороны мобилизовали свои лучшие силы: магистратура, прокуратура, адвокатура и экспертиза были представлены наиболее талантливыми людьми России. Мировую прессу на этом процессе обслуживали сотни корреспондентов.
Но при каких условиях протекал этот громкий процесс? Вот тот вопрос, что интересует многих и поныне. Я на него, как привлеченный по роду моей службы и подробно ознакомленный с этим делом, постараюсь правдиво ответить.
В 20-х числах марта 1911 г. в хронике газет появилось известие о жестоком преступлении, обнаруженном в Киеве: на окраинах города было найдено мертвое тело мальчика лет четырнадцати, зверски убитого, причем немедленно же было выяснено имя жертвы. Убитый оказался Андреем Ющинским. Я не обратил особого внимания на это происшествие, так как подобных ему происходило ежедневно немало на всей необъятной площади России. Однако вскоре я был удивлен тем нарастающим шумом, что был поднят прессой вокруг этого, казалось бы, заурядного убийства. Из Киева поползли тревожные слухи, поднятые местными не то монархическими организациями, не то отдельными монархистами, не то просто погромными элементами о том, что Андрей Ющинский стал жертвою евреев, убивших его с ритуальной целью. Эти слухи чрезвычайно встревожили местное еврейство, результатом чего поднялась отчаянная полемика между газетами правого и левого направления. Так, в «Новом времени», например, известный публицист Меньшиков в № 13469 (1913 г.) разразился обширным фельетоном, громя кровавый культ евреев. Не прошло и месяца, как киевское убийство возросло до размеров всероссийской сенсации.
Состоя в ту пору в должности начальника Московской сыскной полиции и приобретя уже к тому времени некоторую репутацию как специалиста по сложным уголовно-розыскным делам, я предполагал, что Петербург привлечет меня к розыску убийц Ющинского. Но прошло несколько месяцев, и никто не обращался за моей помощью.
Текли дни, и, судя по газетным сведениям, киевский клубок не только не распутывался, но появлялись на нем все новые и новые узлы. Однако по чисто профессиональным побуждениям я интересовался этим делом, и, желая быть, по возможности, в курсе, я решил отправить в Киев своего чиновника Ксаверьева, строго приказав ему не выступать официально, а собирать сведения возможно конспиративнее. А для оправдания его поездки и для общения с местными розыскными органами ему было дано мною официальное поручение по делу о поддельных сторублевках, наводнивших в то время Россию, в том числе и Киев.
Между тем истинная цель предстоящей поездки Ксаверьева стала известной. Вывожу я это из следующего: как-то я ужинал у Яра и сидел в общей зале. Подходит ко мне метрдотель и осторожно заявляет: «С Вами просит разрешения познакомиться Влас Михайлович Дорошевич. Вон они сидят за тем столиком». Я по «Русскому слову» хорошо знал имя Дорошевича и охотно изъявил свое согласие на знакомство. И вскоре к моему столику подошел тучный Дорошевич, представился и по моему приглашению сел. Он тотчас же заговорил о деле Ющинского, любезно выражая свое удивление тем, что дело это не поручено мне. Я предложил ему выпить стакан вина, сказав, что здесь не место для служебных разговоров и что если он хочет поговорить со мной об Ющинском, то пусть пожалует в сыскную полицию хотя бы завтра. И я назначил ему час. Придя ко мне на следующий день, Дорошевич пытался меня интервьюировать, но я заявил ему, что мнения определенного по этому делу не имею пока. Затем Дорошевич прямо обратился с просьбой: «Говорят, что Вы на днях посылаете в Киев Вашего чиновника, так, будьте добры, не откажите мне и „Русскому слову“ в большой просьбе. Наша редакция хочет послать в Киев своего сотрудника Падашевского (псевдоним его П. Ашевский). Так вот, быть может, Вы разрешите ему войти в Киеве в контакт с Вашим чиновником, дабы черпать от него сведения для нашей газеты». — «Видите ли, — отвечал я ему, — я стою в стороне от дела Ющинского, и если и отправляю чиновника в Киев, то по делу о фальшивых сторублевках, впрочем, если мой чиновник сможет быть чем-либо полезен Вашему сотруднику, то я буду этому рад. Быть может, частным образом ему и удастся кое-что услышать от своих киевских сотоварищей по делу Ющинского». Дорошевич меня поблагодарил, и мы с ним расстались. И действительно, Падашевский выехал чуть ли не одновременно с Ксаверьевым и, получая от последнего кое-какие сведения, сообщал их в «Русское слово». Эта комбинация не особенно меня устраивала, но волей-неволей пришлось на нее пойти, так как начальнику сыскной полиции чрезвычайно важно поддерживать добрые отношения с прессой.