Несколько месяцев пробыл Ксаверьев в командировке и, вернувшись из нее, привез мне удручающие сведения. Действуя неофициально, он не сумел, конечно, пролить свет на это сложнейшее дело, но из наблюдений своих он вынес впечатление, что все крайне запутанно, следствие сбито с толку, часть свидетелей подкуплена и ряд вещественных доказательств подброшен. По словам Ксаверьева, выходило, что если еврейство и мобилизовало капитал и любой ценой готово было откупиться от заводимого на него обвинения, то и правительство, со своей стороны, не оставалось безучастным, беспристрастным зрителем перед развертывающимися событиями. Весь город как бы поделился на две враждующие части. На улицах и в городских садах чуть ли не единая тема разговоров — убийство Ющинского. Часто происходили перебранки, иной раз дело доходило до рукопашных схваток. Весьма характерно, что Ксаверьеву пришлось однажды на Крещатике во время очередного спора двух групп услышать возглас: «Подожди, жидовье, ужо наш Кассо вам покажет». Ксаверьев неоднократно в Киеве слышал, как упоминалось имя министра народного просвещения, уроженца местного края и крупного бессарабского помещика. По городу ходили слухи об отправке правыми организациями каких-то тайных курьеров к Кассо и о живейшем интересе, проявляемом этим последним к делу Ющинского.
Прошли еще месяцы, и неразбериха усиливалась. Местный начальник сыскного отделения Мищук попал под суд и был заменен Красовским. Следователя по важнейшим делам Фененко сменил другой следователь. Следствие направлялось то по одним, то по другим следам, то было уже закончено, то опять направлялось к доследованию.
Если в начале этого дела я и был несколько удивлен непривлечением меня к нему, то теперь этому радовался. Ведь возьмись я сейчас за него — и какой тупик: не обнаружу я в нем признаков ритуала, и черносотенные круги завопят о том, что я подкуплен евреями, и наоборот — пойди я по пути ритуала, и какая будет травля в прессе с попытками изобличить меня в угодливости, карьеризме и подлизывании к начальству.
Таким образом, я перестал думать об этом деле, считая, что чаша сия меня миновала. Время летело быстро, так как Москва, этот миллионный город, беспрестанно выбрасывал на поверхность жизни убийц, воров, мошенников, шантажистов и прочую накипь столичных подонков, и, таким образом, дела мне было всегда более чем достаточно. Об убийстве Ющинского, вернее, о ходе следствия я знал теперь не более рядового москвича, ежедневно читающего газеты. Из них мне было известно, что Бейлис, заподозренный в убийстве, продолжает сидеть в предварительном заключении, что заведующий полицейским розыском Красовский, подобно Мищуку, оказался, видимо, тоже не на высоте. А новый руководитель дознания жандармский подполковник Иванов, отбросив многочисленные версии об убийстве, упорно видит его целью ритуал и сообразно с этим направляет дознание.
Как-то летом 1913 г., то есть за несколько месяцев до судебного разбирательства «дела Бейлиса», звонит мне по телефону из Петербурга директор департамента полиции С. П. Белецкий, предлагая немедленно прибыть по делам службы в столицу. По каким делам — мне Белецкий не сказал, заявив лишь о желательности моего скорейшего приезда. В эту же ночь я выехал из Москвы, утром прибыл в Петербург и уже днем был у Белецкого. И тут директор сделал вид, что не знает причины моего вызова, но таково было настоятельное желание министра юстиции Щегловитова, к каковому он и рекомендовал мне немедленно явиться. Я сослался на усталость, прося отложить мой визит до завтра. Белецкий тут же позвонил Щегловитову, и прием мне был назначен на завтра в десять часов утра. Я решительно недоумевал: чего хочет от меня Щегловитов? Мысль о киевском убийстве не приходила мне на ум, так как следствие по нему велось уже два с лишним года без какого-либо моего участия и, как говорили, к тому времени было чуть ли не закончено.
Не скрою своего волнения. Образ министра тревожил меня. Репутация Щегловитова была определенной: крайне властный, упорный в своих устремлениях, суровый, он имел обыкновение напролом продвигаться к своей цели, мало считаясь даже с определенно установившимися судопроизводственными принципами. Так, несменяемость судей ведала довольно частые исключения под давлением этого генерал-прокурора. Я старательно перебирал в уме все более или менее громкие дела и преступления, над раскрытием которых мне приходилось работать в последнее время. Но ни одно из них, как мне казалось, не могло возбудить особого любопытства министра юстиции. Между тем вызов меня им было явление совершенно необычное. Я, чиновник Министерства внутренних дел, подчиненный своему министру, зачем так срочно понадобился главе чужого ведомства? Повторяю, я недоумевал.