В тот момент я на мгновение ощутил, как мне казалось, ужасное бремя и трагическую обреченность видения инков. Инкская империя была разгромлена таким непостижимым образом, что с тех пор немногим школьникам рассказывают о ее падении. То, что привлекло мое внимание, было настолько странным, что, казалось, парадоксальным образом подтверждало и потому подвергало опасности вероятность всего того, чему я, как полагал, научился. Испанские конкистадоры въехали в самое сердце эксперимента, не имевшего прецедента в истории человечества, — эксперимента, по которому современное воображение могло бы найти меру собственного обнищания.
Это был также эксперимент, который бросает вызов обычному историческому анализу. Масштаб этого смелого предприятия, буквально сверхчеловеческий, подрывал теории причины и следствия, полностью дискредитированные в наши дни. Более того, инки до конца будут утверждать, что имперские устремления составляли богом им предначертанную общественную службу. В наше время историческое исследование в значительной мере опирается на практику — политические, экономические и социальные переменные. С этой точки зрения, религия, понимаемая как особый интерес, становится явлением второстепенного значения, скорее функцией других факторов, чем побудительной силой сама по себе. И если такой подход проецирует современное стремление к власти, богатству и престижу на экран прошлого, то это только потому, что именно так оно всегда и было для человека или так нам говорят. Отклоняться слишком далеко от этой истины — значит снижать возможности трезвого мышления и утонченного анализа в отношении неизменности человеческой природы.
Конечно, я никогда не посмел бы написать заключительные главы этой книги, если бы не натолкнулся на особый миф, зарегистрированный в хронике, написанной священником Мартином де Муруа. До того момента я просто не имел никаких возможностей доказать то, в чем, как я подозревал, заключалась в буквальном смысле тайна инков. Это предание в том виде, в каком его сохранил Муруа, составляет инкское пророчество в его самой чистой форме. Составленное вне рамок технического языка мифологии, оно представляет, по моему мнению, один из наиболее важных сохранившихся до сего дня документов о происхождении Инкской империи.
Нижеследующие страницы начинаются с рассмотрения, с точки зрения традиционной истории, тех великих напряжений, как внутренних, так и внешних, с которыми функционировало инкское общество в начале 1400-х годов. Эти условия и составляют контекст, в котором возникло инкское пророчество. Они также представляют сочетание сил, которые способствовали величию инков. Остальная часть главы стремится показать, как действие именно тех сил, которые предвещали распад андской формы жизни в социальной сфере, одновременно было постигнуто и на небесной сфере. Именно это постижение породило инкское пророчество. Реакция на него, известная в истории как Инкская империя, является предметом анализа в главе 10, которая описывает меры, предпринимавшиеся инками, начиная с Инки Пачакути, чтобы всяческими средствами избежать того, что Инка Виракоча ощущал как неизбежность.
Мнение Гарсиласо о пророчестве Инки Виракочи выявил три элемента: возвращение Виракочи, распад андской религии и отрезок времени длиной в жизнь пяти поколений, в течение которых будут разворачиваться эти события. Условия, с которыми андское общество боролось в эпоху Инки Виракочи, дают правдоподобный во всех отношениях контекст для такого высказывания. Виракоча, бог крестьян, был в своем самом свирепом виде лишь богом возмездия. Опасные разлагающие силы повсюду в андском обществе в начале пятнадцатого столетия, к которым мы теперь обращаемся, не только оправдывали страх перед ужасными последствиями, но и сформировали те рамки, внутри которых такая катастрофа могла ожидаться. Состояние ожесточенной нескончаемой и все разрастающейся войны — противоположность учения Виракочи — было, по всем оценкам, преобладающей действительностью внутри и вокруг родины инков в начале 1400-х годов.