Одинаково революционным открытием было очевидное исчезновение предсказуемости поведения материального мира, рассматриваемого на уровне структуры атома. Начиная с Ньютона и на протяжении всей, викторианской эпохи вплоть до теории относительности Эйнштейна (1904) считалось, что посредством достаточно точных измерений можно было предсказать поведение любого физического процесса. Такой взгляд на мир заключал в себе своего рода уверенность в том, что человек может подчинить себе физическую среду, проникнув в тайны законов управления процессами, задуманные Творцом. Поэтому всех повергло в шок осознание выводов таких работ, как труды Курье, о том, что неопределенность, похоже, находилась в самой основе материальных процессов. Исследуя радиоактивный распад радия в свинец, Курье заключил, что момент, когда наступит трансформация определенного атома радия, не сможет быть предсказан в течение 500 000 лет. В этом мире атомного ядра отвергались законы причины и следствия.
Путь преодоления очевидной потери «контроля» над принципами организации материального мира обеспечивался в соответствии с теорией квантовой механики Планка, которая заменила предсказуемость принципом статистической вероятности. Если взять в достаточно больших количествах частицы, скажем, радия, то период его трансформации можно было бы установить статистически, даже если поведение отдельно взятого атома не поддавалось предсказанию. Таким образом, наличие непредсказуемости в основе материального мира оказывалось возможным обойти, так как статистической вероятности для технологических применений было достаточно.
В области теоретической физики, однако, темпы открытий отставали. Единой теории поля, которая бы объединила в себе все открытия ядерной физики, сформулировать не удавалось. В этих условиях начало нарастать недовольство среди части ученых, у которых возникло ощущение возникновения своеобразного теоретического тупика. Искусство ядерной физики заключается в создании крупных экспериментов, — экспериментов, в которых регистрируется как можно больше переменных, чтобы сосредоточиться на одном явлении. Поскольку казалось, что такой путь занятия наукой исчерпал свои пределы, то, следовательно, испарялась надежда на дальнейшее обращение к проблемам в «реальном» мире, то есть к таким проблемам, как прогнозирование погоды, в котором тоже огромное число переменных.
Поначалу думалось, что возможности гигантских цифровых компьютеров по уплотнению данных смогут помочь решить такие проблемы, как прогноз погоды. В действительности же компьютеры начали показывать и во сне не снившуюся непредсказуемость материального мира, такое поведение, которое, как оказалось, парадоксальным образом распадалось на структуры по сложности. Эти и им подобные открытия начали складываться в новую науку, называемую Хаосом. «Оказывается, что за фасадом порядка может скрываться невообразимый хаос — и, кроме того, глубоко внутри хаоса скрывается даже более высокий порядок».
«Современное изучение хаоса началось в 1960-е годы с постепенного осознания того, что абсолютно простые математические уравнения могли бы моделировать системы, столь же интенсивные, как водопад. Незначительные различия на входе могли бы быстро становиться всеобъемлющими различиями на выходе — явление, названное «чувствительной зависимостью от начальных условий». В погоде, например, оно выливается в то, что лишь полушутливо называется Эффектом Бабочки, представлением о том, что колебания воздуха, вызываемые бабочкой сегодня в Пекине, через месяц могут трансформироваться в штормовые ливни в Нью-Йорке».
Или бабочка, однажды появившаяся из кокона в Кито, через несколько лет могла бы буквально разрушить Куско.
Современная теория хаоса зависит от математического моделирования в выявлении тех теоретических идей, которые «И цзин» отображает интуитивно: что в более высоком порядке различимой структуры участвует буквально Несметное множество взаимодействующих явлений. Этот порядок существует обособленно от предсказуемости или предопределенности, скорее как танец, чем уравнение, но в еще большей мере как признак интеллекта, чем написание произвольного идиотизма.