Так что я получил из работы Жирара столько, сколько был в состоянии усвоить в то время. В тот момент ясными для меня были три вещи. Ассоциация Луны с кошачьими была фактом, поскольку имела отношение к майяскому материалу. Во-вторых, слишком много было точных соответствий между майяскими и андскими астрономическими концепциями, чтобы объяснить их простым «совпадением». В свою очередь, это соответствие предполагало существование исторического взаимодействия между Андами и Мезоамерикой, начинающегося в весьма раннюю эпоху. Но если кошачье лицо Бога Ворот казалось соответствующим более широкому, чем в Андах, культурному опыту, у меня все еще не было ключа к объяснению, которое бы соединило ягуара с луной.
Я к этому времени был полностью во власти собственного упрямства. Я знал, что у народов, обитающих на восточных склонах Анд, есть множество мифов, которые удивительно похожи на «Пополь-Вух». Это сказания о чудодейственном рождении Близнецов — Солнца и Луны — и их рискованных приключениях, поскольку они пытаются избежать хищнического истребления людей Ягуара. Повторюсь, что такие мифы непосредственно из андской горной местности не попали в летопись колониального периода. Истории о Луне в сочетании с эрой, предшествующей земледелию, хотя и существуют в андском материале, являются малочисленными и фрагментарными. Не желая уступать, я задался вопросом: почему Луна в андском представлении ассоциировалась с кошачьими?
Жирар сам высказал мнение об очевидной культурной преемственности между Мезоамерикой и Южной Америкой. И именно позиция Жирара состоит в том, что Четыре Века из мифологии киче относятся к четырем культурным циклам — от самого примитивного до Века земледелия. С его точки зрения, с помощью сравнительной этнологии можно проследить путь миграций[64] из центрального района майя, как с севера, так с юга, в леса и сельвы восточных Анд. Те племена, которые распространились на новые земли, как культура майя, прошедшая в развитии ряд культурных горизонтов, проявляют характеристики более ранних циклов культуры истории киче, потому что эти народы уже давным-давно перестали жить в контакте с плодотворным влиянием родины майя, поскольку их собственные одиссеи уводили их все дальше и дальше.
Поэтому, обратившись к мифам восточных склонов Анд, я так надеялся найти в них связь между ягуаром и Луной, «упущенную» из материала киче-майя. Я выбрал три мифа, собранные перуанским археологом Джулиусом Тельо у трех племен: протоаравакских амуэша, хиваро из восточных лесов и гуарани, которые за несколько лет до конкисты пересекли пустыню Чако, чтобы напасть на племена по инкской границе.
Эта попытка была обречена на неудачу, потому что я продолжал анализировать эти мифы тем же способом, каким я подходил к рассмотрению Жираром «Пополь-Вуха». То, что я делал, было анализом этих мифов с точки зрения астрономии. (Интересующийся читатель найдет этот анализ в Приложении 3.) Я обнаружил, что эти мифы тоже имели все признаки участия в техническом языке мифологии, но я вновь оказался неспособным понять, что взаимодействие между астрономией и генеалогией было улицей с двухсторонним движением. Я все еще давил на педали. В ходе этих занятий я разглядел шаблон, значение которого позже станет ясным. И этот шаблон, похожий во всех отношениях на «Пополь-Вух», является следующим:
Молодая женщина беременна Близнецами — Солнцем и Луной. Чудодейственным образом она была одлодотворена нечеловеческим отцом. Саму ее этот отец, ягуар, убивает. Но Близнецы в ее утробе остаются живы. Ягуар определяется как Бабушка, и он — достаточно важный персонаж, чтобы получить собственное имя: «Патонилье» в сказании амуэ-ша, «Лари» в версии Гуарани. Эта Бабушка, которая ассоциируется с луной, берется вырастить Близнецов в своем доме. Ее дом — это «маленькая хижина» с огородом, где она выращивает продовольственные культуры и охраняет дом для людей-ягуаров, которые охотятся вдалеке. Когда они возвращаются, они чуют запах Близнецов и пытаются съесть их. Близнецы убегают и спасаются, поджигая либо соломенную крышу дома, либо мост, по которому они проходят, и огонь охватывает реку на вершине высокого утеса — оба обращения (архитектоническое и тектоническое) относятся ко входу солнца июньского солнцестояния в Млечный Путь.
Но этот подход ничего мне не дал. Поскольку я был полон решимости держаться астрономии как нити Ариадны, по которой я проделывал свой путь через мифологический лабиринт, я продолжал игнорировать то, что оказалось самым важным тематическим элементом в историях, собранных Тельо: все они происходили под знаком поисков — поисков «истинного отца» Близнецов. Дело не в том, что было ошибкой придерживаться астрономической точки зрения; просто этого было явно недостаточно. Я не понимал значение «отсутствующего» отца. В лежавшей передо мной истории я продолжал смотреть вверх на звезды.
64
Слово